Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Для меня это было чудесное время. Папа всегда был рядом, играл со мной, учил меня всему. Именно он привил мне любовь к рисованию и музыке, научил читать, писать и считать. Он был моим лучшим другом, которого мама однажды просто взяла и выкинула из нашей жизни, собрав вещи и переехав из бабушкиной квартиры в комнату на подселении. Разрыв родителей я переживала очень тяжело. Винила во всем маму, более того, ненавидела ее, о чем ни раз говорила и за что серьезно огребала. Мама не гнушалась меня бить, и за это я ненавидела её еще больше. Но стоит признать, пощечины, разбитые, порой, в кровь губы и ремень поубавили во мне спеси: больше я не позволяла себе высказывать маме какое-либо недовольство в грубой форме, научилась в семь лет быть самостоятельным ребенком и всю работу по дому взяла на себя. Как ни странно, но злобы и обиды на мать я не затаила, хотя понять и смириться с тем, что она бросила папу смогла только сейчас.

В восемнадцать лет начинаешь задумываться об отношениях между мужчиной и женщиной, мечтать о любви и представлять того самого – единственного и неповторимого. Оригинальной в этом вопросе я не была: как и все хотела видеть рядом с собой сильного мужчину, на которого всегда можно положиться, опереться, усесться и свесить ноги, а не мальчика, которого придется кормить и воспитывать на ряду с собственным ребенком. Поэтому маме можно было только посочувствовать. Папа, он хоть и хороший человек, но на идеал мужчины вообще ни разу не тянул. К счастью, судьба, точнее – мамины острые «зубы» подарили ей папу Гришу, который в общем-то тоже идеалом не был, но имел такое «плечо», на которое опираться можно было хоть всей толпой. Большего моей маме и не требовалось. У неё вообще, как и у Оскара Уайльда, был абсолютно непритязательный вкус: ей вполне хватало самого лучшего.

Закрепив свое положение на «плече» папы Гриши рождением моей сестры Каролинки, она, наконец, успокоилась и кажется, даже почувствовала себя счастливой.

Хотя в такие моменты, как сейчас я в этом сильно сомневалась. Не знаю, что маму так задевало, но когда дело касалось папы Андрея, она вскипала моментально. А уж с тех пор, как он женился, и наконец, начал хорошо зарабатывать, устроившись на детском канале, вообще рвала и метала, заявляя, что папина Лида получает её дивиденды.

Если бы не знала маму, решила, что она ревнует. Но причина гораздо прозаичней: просто моя мамочка самая настоящая стерва, и меня часто подмывает сказать ей об этом. Вот только мои губы до сих пор помнят, каково это быть разбитыми, поэтому приходиться помалкивать в тряпочку, что я и делаю, пока мама в очередной раз проезжается катком по папе.

– Настя, ты опять меня не слушаешь, – раздраженно заметила она.

– Слушаю, – машинально заверила я её и взглянула на себя в зеркало, которое тут же обличило меня даже в такой мизерной лжи: уголки губ предательски подрагивали в попытке сдержать невольную улыбку. И вот вечно так – как дура лыблюсь чуть что.

Мама тоже в курсе моей этой неконтролируемой мимики, поэтому недовольно вздыхает, качая головой.

– Ладно, я пошла,– посчитала я за лучшее, наконец-таки, ретироваться. Необходимо было продумать, как штурмануть папу Гришу, ибо всё всегда зависело именно от него. Если папа Гриша против, то уже неважно, кто разрешил.

– Переоденься к ужину, возможно приедет Елисеев, – предупредила мама, я кивнула и бросила взгляд на свои золотые часики Longines – подарок, кстати, вышеупомянутого Елисеева на совершеннолетие.

До ужина оставалось всего лишь полчаса, поэтому о том, чтобы прокатиться на велике и обдумать план, как подступиться к папе Грише, не могло быть и речи. Опоздание на ужин в нашей семье приравнивалось к семи смертным грехам.

«Дисциплина – основа всего!» – повторял папа Гриша и карал по всей генеральской строгости за её нарушение.

Под раздачу мне попадать совершенно не хотелось, поэтому время до ужина я решила убить в библиотеке, выбрать чтиво на ночь – что-нибудь жуткое. Кто-то наверху расценил мой запрос по-своему, и на глаза мне попалась скандальная «Эммануэль». Особого желания погрузиться в мир чьих-то эротических фантазий у меня не было, но все же любопытство пересилило. Что ни говори, а скандальные вещи обладают каким-то запредельным очарованием, поэтому я взяла книгу и, усевшись на подоконник, решила пролистать пару страниц. От первой же сцены в самолете пришла в легкое недоумение, но после второй мне стало всё предельно ясно, и открыв концовку, я убедилась в правильности своих умозаключений: долгий (аж в двести страниц) путь новоявленной нимфоманки от одного члена к трем через разномастных мужиков и баб, смену локаций и поз. Зашибись интрига и скандал!

Поморщившись, я уже хотела встать и вернуть эту чушь на место, как за дверью послышались мужские голоса. Отшатнувшись, взглянула на книгу в своих руках, а после на шкаф, до которого добежать я не успевала, и у меня внутри все оборвалось от стыда и ужаса. Быть застуканной папой Гришей за чтением порнухи – что может быть хуже? И ведь не спрячешь её нигде! Поэтому, когда ручка двери повернулась, я совершенно машинально задернула портьеру, прижалась к холодному стеклу и, сжав проклятущую книженцию, застыла, не дыша.

– Проходи, Владислав Петрович. Жанна в кабинете очередной ремонт затеяла, так что пока моя вотчина здесь, – раздался громоподобный голос папы Гриши, от которого у меня поджилки затряслись.

Господи, если отчим меня здесь обнаружит, то мне не то, что тату-конвенция не светит, я вообще света белого больше не увижу! Но выползать из своего укрытия с моим «талантом» врать – фатальная идея. Папа Гриша в момент поймет, что я затеяла какую-то фигню, раз спряталась на подоконнике. И он ведь не успокоиться, пока не докопается до сути, так что лучше сидеть и надеяться, что пронесет.

– Ох, уж эти женщины: вечно им что-то надо, – поцокал Владислав Петрович, усаживаясь, судя по звуку, в кресло.

– Не говори, дурная голова рукам покоя не дает, – поддакнул папа Гриша и предложил. – Выпить что-нибудь хочешь?

– От коньячка не откажусь.

Вскоре зазвенел хрусталь, зачиркали зажигалки и воздух наполнился густым ароматом кубинских сигар. Мне стало дурно. Если они решат проветрить библиотеку, можно не раздумывая, прощаться с жизнью. Но пока, к счастью, мужчины были заняты своими маленькими радостями, к которым уже в следующее мгновение подключили большие и серьёзные дела.

– Гриша, ты обдумал моё предложение? – перешел Елисеев к цели своего визита. – Медлить нельзя. У этого гада, знаешь, сколько лоббистов в Кремле? Пока мы здесь с тобой языками чешим, они пашут вовсю.

– Думаю еще, Петрович. Поразузнал я на досуге… Там не подкопаешься, глухо со всех сторон. Не зря его Берлинской стеной зовут: он там устроил государство в государстве, – отозвался папа Гриша с тяжелым вздохом. – Один в поле не воин.

– А ты и не один будешь, Гриша. Там Назарчуки спят и видят, как бы всё к рукам прибрать, у них двадцать семь процентов от комбината, и сколько Долгов не бьется, а выкурить их не получается. Тебе главное раскачать лодку, а шакалы набегут, не волнуйся. То, что он Ишутина турнул – это серьёзная ошибка, огромная трещина в его непробиваемой стене. Он её, конечно, будет всеми силами сейчас залатывать. И залатает, если мы не используем эту возможность. Ты личность известная, тебя народ любит, Гриша, избирательную кампанию я оплачу да ты любого его кандидата на раз два сделаешь. А там…

– А там председатель Законодательного Собрания его тесть, начальник МВД края – его зять и вся местная элита в кармане, – насмешливо перечислил папа Гриша. – Что ты мне против этой железобетонной системы предлагаешь сделать? Башку об неё разхерачить? Я, Петрович, еще пожить хочу.

– И поживешь, Гриша! Так поживешь, что тебе и не снилось, если мы завод отвоюем. Там, Алексеич, такие деньжищи крутятся, что не в сказке сказать.

– Большие деньги – большие проблемы, – задумчиво протянул папа Гриша и с усмешкой добавил. – А он матёрый волчара: такую жилу урвал и столько лет держит.

3
{"b":"709272","o":1}