Я стояла на коленях рядом с его стулом и смотрела на него, пока он рассказывал мне о преследовавших его несчастьях, и с каждым его словом мои школьные годы уходили все дальше и дальше, и я поняла, что эта пора моей жизни кончилась безвозвратно. Потом он объяснил, что эти люди были посланы его кредиторами, чтобы вступить во владение всем, что находится в нашем старом доме, где жила и умерла моя мать.
Сперва я всхлипнула и чуть было не устроила истерику, как Присцилла, но я подумала, что отцу от этого не будет никакой пользы, постаралась справиться с собой и через несколько минут могла уже спокойно смотреть ему в глаза. Потом он сказал, что ему надо заняться своими счетными книгами, и я поцеловала его и вышла из кабинета.
В гостиной Присцилла по-прежнему лежала на диване, закрыв глаза, а Сусанна все так же задумчиво смотрела перед собой. Они не заметили, ни как я вошла, ни как я снова ушла. Я отправилась на кухню обсудить с Джейн, какой обед приготовить отцу. Она сидела, раскачиваясь на табуретке, и краешком жесткого передника вытирала покрасневшие глаза, а в кресле, которое некогда принадлежало моему деду — кто в братстве не слышал о Джордже Филдинге? — сидел один из незнакомцев, нахлобучив на глаза бурую войлочную шляпу, и внимательно разглядывал мешочек с сушеными травами, висевший на крюке под потолком. Он не отвел от него взгляда, даже когда я вошла и, пораженная, застыла на пороге. Однако он округлил свой большой рот, словно собираясь свистнуть.
— Доброе утро, сэр, — сказала я, как только оправилась от неожиданности; ведь мой отец объяснил мне, что мы должны видеть в этих людях лишь орудие, избранное для того, чтобы принести нам горе, — не скажете ли вы мне, как вас зовут?
Он уставился на меня. А потом улыбнулся и сказал:
— Джон Робинс имя мое. Англия — отчизна моя. В Вудбери я живу, и Христос — спасенье мое.
Он проговорил это нараспев, и его взгляд снова вернулся к мешочку с майораном, а глаза заблестели словно от удовольствия. Я стала раздумывать над его ответом и почему-то почувствовала себя утешенной.
— Я очень рада этому, — сказала я наконец, — потому что мы люди верующие и я боялась, что вы не такой.
— Ну, я вам беспокойства не доставлю, мисс, — ответил он, — не обращайте на меня внимания; только скажите, чтобы эта ваша Мария давала мне пиво вовремя, и я никого не потревожу.
— Благодарю вас, — ответила я. — Джейн, вы слышали, что сказал мистер Робинс? Повесьте проветриваться простыни и постелите постель в комнате Братьев. Вы найдете библию и молитвенник на столике, мистер Робинс.
Я уже собиралась выйти из кухни, когда этот странный человек стукнул кулаком по столу с такой силон, что я даже испугалась.
— Мисс, — сказал он, — вы только не расстраивайтесь. А если кто-нибудь еще вас расстроит, то вспомните Джона Робинса из Вудбери. Я всегда буду стоять за вас горой и в своем деле и не в своем деле, разра…
Он, кажется, хотел что-то добавить, но вдруг замолчал и снова уставился в потолок, а его красное лицо покраснело еще больше. После этого я ушла из кухни.
Потом я помогала отцу приводить в порядок его счетные книги и очень радовалась, что всегда прилежно занималась арифметикой.
P.S. Мне приснилось, что нашу колонию захватила армия мужчин, которую вел Джон Робинc, и он непременно хотел стать нашим пастором.
10 ноября. Я совершила путешествие в целых пятьдесят миль, и половину дороги проехала в дилижансе. Я только теперь узнала, что брат моей матери, богатый мирской человек, живет в пятнадцати милях за Вудбери. Он не принадлежит к нашей вере и был очень недоволен, когда мама вышла замуж за отца. Оказалось также, что Сусанна и Присцилла — неродные мамины дочки. Папа вдруг подумал, что наш мирской родственник, может быть, захочет помочь нам в нашей великой беде. И вот я поехала, сопровождаемая его благословением и молитвами. Брат Мор, приходивший вчера повидать Присциллу, встретил меня на станции в Вудбери и посадил в дилижанс, который проезжает через деревню, где живет мой дядя. Брат Мор гораздо старше, чем я думала. Лицо у него большое, грубое и дряблое. Я не понимаю, как Присцилла могла дать ему согласие. Но, во всяком случае, он был со мною добр и долго глядел вслед дилижансу, когда мы отъехали от гостиницы. Однако я тут же забыла про брата Мора и стала думать о том, что скажу дяде. Его дом стоит в стороне от других, среди лугов и рощ, но только на деревьях сейчас совсем нет листьев, и они раскачивались на сыром холодном ветру, словно перья над катафалком. Я вся дрожала, когда подняла медный молоток с изображением усмехающегося лица, а когда я его опустила, раздался такой стук, что все собаки залаяли, а грачи на деревьях закричали. Лакей провел меня через переднюю с очень низким потолком в гостиную — хотя потолок в этой комнате тоже был низкий, она показалась мне очень большой и красивой; теплые красноватые отблески камина были очень приятны для моих глаз, утомленных мрачной серостью ноябрьского дня. Уже смеркалось. На диване лежал красивый старик и крепко спал. По другую сторону камина сидела маленькая старушка, которая поднесла палец к губам и молча указала мне на стул у огня. Я послушно села и погрузилась в задумчивость.
Наконец сонный мужской голос спросил:
— Что это за девушка?
— Я Юнис Филдинг, — ответила я, почтительно встав, потому что этот старик был мой дядя, а он так уставился на меня проницательными серыми глазами, что я совсем смутилась и, как ни старалась сдержаться, по моим щекам скатились две слезы — ведь на сердце у меня было очень тяжело.
— Черт побери! — воскликнул он. — Вылитая Софи! — И он рассмеялся, только смех этот показался мне совсем невеселым. — Поди сюда, Юнис, и поцелуй меня.
Я послушно подошла и наклонилась к нему. Но он захотел посадить меня к себе на колени, и мне было очень неловко, потому что, даже когда я была маленькой, папа никогда меня так не ласкал.
— Ну, прелесть моя, — сказал дядя, — какая у тебя ко мне просьба? Ей-богу, я готов обещать тебе все что угодно.
Когда он сказал это, я вспомнила царя Ирода[14] и грешную танцовщицу[15], и мне стало страшно, но потом я собралась с духом, как царица Эсфирь[16], и рассказала, какая нужда привела меня к нем», и даже заплакала, когда объяснила, что моему отцу грозит тюрьма, если никто ему не поможет.
— Юнис, — ответил дядя после долгого молчания. — Я хочу предложить тебе и твоему отцу один договор. Он украл у меня мою любимую сестру, и я больше никогда ее не видел. Детей у меня нет, и я богат. Если твой отец отдаст тебя мне и откажется от всех своих прав — даже обещает никогда с тобой не видеться, если я того не пожелаю, — тогда я заплачу все его долги, а тебя удочерю.
Не успел он выговорить все эти слова, как я отпрянула от него — ни разу в жизни я не испытывала такого гнева.
— Это невозможно! — воскликнула я. — Мой отец от меня не отречется, и я никогда его не покину!
— Не торопись решать, Юнис, — сказал он. — У твоего отца есть две другие дочери. Даю тебе час на размышление.
Он и его жена вышли, и я осталась одна в красивой гостиной. Мое решение было твердо с самого начала. Но пока я сидела перед жарким огнем, мне показалось, что все холодные унылые дни надвигающейся зимы собрались вокруг меня, наполняя леденящим холодом теплую комнату, прикасаясь ко мне ледяными пальцами, и я задрожала словно от испуга. Тогда я отрыла книжечку со жребиями, которую подарил мне наш пастор, и с тревогой поглядела на множество билетиков, которые в ней хранились. Я нередко прибегала к ней, но не получала ни ясных советов, ни утешения. Я все таки решила вынуть билетик, и на этот раз он гласил: «Не падай духом!» И я почувствовала, что решимость моя укрепилась.
Когда час истек, вернулся дядя и стал меня убеждать, мешая уговоры и мирские соблазны с угрозами, пока я, наконец, не осмелела и не ответила на его хитрую речь.
