- Они меня убить хотели! Сжечь! Судить меня стали, связали, положили на костер, хотели поджечь, но я вырвался!..
- Кто они? - спрашивает майор. - О ком, черт тебя дери, ты говоришь?
- Да индейцы, - отвечает Люк. - Они хотели...
- Что такое? - кричит майор. - Что ты такое говоришь?
И тут меня дернуло вмешаться. До тех пор Люк меня и не замечал.
- А все же они тебя вылечили, - говорю.
Он так и застыл на месте. Раньше он меня не видел, но теперь-то увидел. Стал как вкопанный, воззрился на меня своими дикими глазами, точно из Джексона сбежал и надо его туда воротить поскорее.
- Что? - переспросил.
- Отделался все-таки от икоты, - говорю.
Ну, ребята, он целую минуту столбом простоял. Взгляд невидящий, голова немного набок, точно прислушивается к самому себе. Надо полагать, до него только теперь дошло, что икота кончилась. Минуту простоял так, а лицо все злее и удивленнее. И вдруг как прыгнет на меня, я так и полетел со стулом. Ей-богу, сперва подумал, что крыша обрушилась.
Ну, в конце концов оттащили его, усмирили, потом обмыли мне лицо, выпить дали, и стало мне немного легче. Но все-таки чувствую, что неловко получилось и сдачи не нашлось. Да, ребята. Что уж говорить, свалял дурака. Будь это днем, завел бы я свой "фордик" и убрался восвояси. Но на дворе ночь, и потом этот негр Эш у меня из головы не выходит. Начинаю уже догадываться, что тут дело нечисто. А сразу пойти на кухню и допросить его неудобно: там Люк. Ему майор тоже дал выпить, и он пошел на кухню наверстывать упущенное за два дня. Сидит, хвалится, что не позволит каждому прохвосту над собой шутки шутить, и опять обжирается, - но на этот раз пусть его другой кто лечит.
Дождался я утра, услышал, что в кухне негры зашевелились, и подался туда. А там старый Эш мажет жиром майоровы сапоги, намазал, поставил их к плите и стал заряжать винтовку-магазинку майора. Взглянул только разок на мое лицо и опять за свое дело с невинным видом.
- Значит, к кургану ходил вчера вечером? - говорю. Он снова быстренько взглянул на меня и опустил глаза. Но молчит, обезьяна курчавая старая. Приятелей там завел? - спрашиваю.
- Знаю кой-кого, - отвечает, продолжая набивать магазин.
- Старого Джона Корзину знаешь?
- Знаю кой-кого, - повторяет, не подымая глаз.
- Был у него вчера? - спрашиваю. Молчит. Тогда я переменил тон: если хочешь от негра чего-нибудь добиться, с ним надо по-другому.
- Ну-ка, - говорю, - подыми глаза.
Поднял.
- Что ты там вчера делал?
- Кто, я?
- Брось, - говорю. - Теперь можно. Икота у мистера Провайна прошла, и оба мы уже забыли о вчерашнем. Ты туда неспроста ходил. Не иначе, наболтал им что-нибудь, старику-то Джону? Так ведь?
Он потупился, закладывает патроны в магазин. Потом оглянулся быстро на обе стороны.
- Давай рассказывай, - говорю. - Или хочешь, чтобы я намекнул мистеру Провайну, что тут без тебя не обошлось?
Он все возится с винтовкой, на меня не смотрит, но вижу: усиленно соображает.
- Ну же, - подгоняю. - Как дело было?
И он рассказал. Понял, видимо, что запираться не стоит, что если не Люку, то майору я скажу.
- Я его обогнал, прибежал туда первый и сказал индейцам, что к ним сейчас придет новый сборщик налогов, но что малый он трусоватый и убежит, если его как следует пугнуть. Они и пугнули, он и убежал.
- Ну и ну, - говорю. - А я-то думал, что умею разыграть человека. Куда мне до тебя! И как оно все было, ты видел?
- Да ничего особенного не было, - отвечает. - Спустились они ему навстречу, потом он сам показался, идет по дороге с фонарем и ружьем, на сучья натыкается, икает. Отобрали у него фонарь и ружье, привели на вершину и поговорили с ним немного на индейском языке. Потом навалили хвороста, а Люка связали так, чтобы он легко мог распутаться, положили на хворост, и один стал подходить с огнем. А больше уже ничего не потребовалось.
- Вот это да! - говорю. - Вот это здорово!
И тут у меня мелькнула одна мысль. Я уже повернулся, уходить собрался, когда меня осенило спросить. Остановился и говорю:
- Еще одно скажи мне. Зачем ты это сделал?
А он сидит на ящике с дровами, трет винтовку ладонью и опять глаза опустил.
- Просто хотел вам помочь его вылечить.
- Брось, - говорю, - не виляй. Помни, теперь у меня есть о чем порассказать и мистеру Провайну, и майору. Не знаю, что майор сделает, но мистер Провайн тебе этого не спустит.
А он сидит, поглаживает винтовку. Смотрит в землю, задумался как бы. Не то чтобы решая, сказать или нет, а вроде припоминая что-то очень давнее. И в самом деле, подумал и говорит:
- Да я Люка не боюсь, можете рассказывать. У нас как-то пикник был. Давно, чуть не двадцать лет назад. Люк тогда молодой был, а с ним его брат и еще один белый - забыл, как того звали. Подъехали они с револьверами, переловили всех негров по одному и у каждого сожгли воротник. И мне сожгли. Люк своей сигарой.
- И ты двадцать лет ждал и ночью к кургану побежал, чтоб только с ним поквитаться?
- Не в том дело, - говорит Эш, поглаживая винтовку. - Воротник жалко. В те времена работник-негр, причем старшой, получал два доллара в неделю. Я полдоллара отдал за тот воротник. Голубой и красные всадники скачут во всю длину - Роберт Ли гоняется за начезами [начезы - индейское племя, жившее в низовьях Миссисипи]. А Люк его спалил. Теперь я получаю десять долларов. И хотел бы я знать, где теперь купишь такой воротник пусть даже и за половину получки. Крепко бы хотел я это знать.
