Она неловко заёрзала на дне шлюпа, отползая дальше, но Киллиан не обратил на это никакого внимания и забросил девушку к себе на плечо, точно тюк. Пленница больше не сопротивлялась, не кричала, только дышала часто и неглубоко.

Киллиан почти бережно уложил её на бак, освободил руки, развязал узел на стягивающих ноги верёвках, удивлённо хмыкнул: ему приходилось бывать в разных переделках, и он знал, что Белль сейчас должно быть больно, очень больно. Но с её губ не сорвалось ни вскрика, ни стона. “Терпеливая, хоть и дурная”, — признал он и сказал уже вслух:

— Далеко ли собралась, лапушка? — он вернулся к рулю, не беспокоясь о том, что Белль сбежит: в ближайшие полчаса она едва ли сможет сдвинуться с места. — В открытое море, на верную смерть…

Киллиан не ждал ответа. Просто был зол: служанка Тёмного была ему нужна живой и относительно здоровой. После пусть хоть топится, хоть возвращается в свой городок.

— На что ты надеялась? — бросил он в сердцах. И чуть не упустил штурвал, когда Белль ответила:

— На то, что меня подберёт торговое судно. На карту, звёзды, и близость береговой линии.

Дьявол. Она заглядывала в судовой журнал.

— И что же, лапушка, ты умеешь ходить по звёздам? — обманчиво ласково поинтересовался Крюк.

— Я читала об этом, — Белль говорила негромко, но чётко. Спокойно. Точно её жизнь не зависела от капитана. Точно она не боялась его.

Или действительно не боялась? Киллиан бросил взгляд на бак, где сидела пленница.

Небо стало светлее перед рассветом, но всё же, было слишком темно для того, чтобы разглядеть её лицо.

— Может быть, ты ещё и с вёслами можешь управляться? — насмешливо спросил Киллиан.

Белль качнула головой. А потом, сообразив, что капитан не видит её жеста, сказала:

— Нет.

Нет. Она не умела грести. Но собиралась попробовать. И каким бы ни был исход — достигла бы она берега или погибла в море — в любом случае он означал бы, что пираты не смогут использовать её, чтобы навредить Румпелю. А Белль понимала — её похитили именно для этого. Ну уж всяко не для того, чтобы она чистила или зашивала их куртки.

— Почему ты так хочешь отомстить ему?.. — эти слова вырвались у неё как-то сами.

— Ему? — переспросил Киллиан.

Сумрак скрывал его лицо, но она была готова поручиться, что капитан скривил лицо в усмешке и в притворном недоумении приподнял одну бровь. Белль успела изучить его ужимки и вовсе не считала их забавными.

— Ему, — повторила она. — Тёмному. Неудачная сделка?

— Это не было сделкой, — неожиданно резко произнёс Киллиан. — О нет, это не сделка.

========== Часть 4 ==========

Киллиан вовсе не собирался рассказывать пленнице о смерти Милы. О том, как Тёмный в песок раскрошил её сердце. Как Мила упала на палубу, хватая ртом воздух, а потом глаза её закрылись навсегда. Как в тот самый миг сердце Киллиана сдавило железными обручами и всё никак не отпустит. Даже удар сабли, которым Тёмный отсёк его кисть, не мог сделать больнее. И вовсе не стоило вспоминать, как Милу — бледную, холодную, неподвижную — зашили в старую парусину и бросили в море. Киллиану казалось, что всё это какой-то сон, бред — может быть, потому, что рана заживала плохо, и сознание мутила лихорадка. А когда боль ушла, железный обруч сдавил его сердце ещё сильнее. Но он не имел права на слабость, ему пришлось учиться жить — без руки, без Милы, с сердцем, сжимаемым болью, гневом и желанием отомстить. Труднее всего было вытерпеть не сводящий с ума зуд в уже несуществующих пальцах, не общение с Питером Пеном — вечным мальчиком, на поверку оказавшимся весьма коварным и злобным существом, — а пробуждения. Когда, ещё толком не проснувшись, Киллиан мычал в подушку что-то невнятное, протягивал руку, чтобы положить её Миле на грудь, а нашаривал только пустоту. Или очередную портовую шлюху. Но худшим для Киллиана стало утро, когда, разлепляя отёкшие от выпитого накануне веки, он не ощутил желания пробормотать “вставай любимая” или уткнуться лицом в тёплую женскую грудь. Он смирился — и возненавидел себя за это, и по мере того, как изглаживались в памяти подробности их с Милой общих лет, это чувство усиливалось.

Киллиан не мог понять, в какой момент он умолк, что именно успел произнести вслух. Но, кажется, достаточно. Пленница… Белль, так и оставшаяся на баке, зябко съёжилась, обхватив руками собственные колени, и на её лице, казавшемся в свете заката залитым кровью, застыло хмурое, напряжённое выражение. Глядя на то, как она озадачена, Киллиан улыбнулся с мимолётным злорадством. А после едва заметно покачал головой. Всё-таки было ужасной глупостью открыть ей глаза на Крокодила. Так она, пожалуй, не захочет целовать его в зелёный чешуйчатый рот. Но Киллиан не удержался. Уж слишком много было в Белль спокойной уверенности в том, что Крокодил «не так уж плох», только «кажется злым» — так много, что она даже и предположить не могла, что за ненавистью к Тёмному может скрываться нечто большее, чем нежелание платить по счетам в одной из его дурацких сделок. Её вера бесила; было что-то неправильное в том, что эта девушка — смелая, терпеливая, чистая, с ясным взглядом и заботливыми трудолюбивыми руками — любила такое ничтожество, как Румпельштильцхен. Даже хуже, чем ничтожество, ведь жалкий прядильщик стал сосудом, наполненным чистым злом. Надо было промолчать, наплевать на всё это, какое ему дело до чужих заблуждений?

— И теперь ты хочешь убить меня? — раздалось с бака.

Белль встала, широко расставила ноги, принимая устойчивую позу, пристально взглянула в глаза капитану.

— Почему бы и нет, лапушка, — Киллиан ухмыльнулся так, словно речь шла о чём-то непристойном.

— Он очень силён, — голос Белль звучал монотонно. Может быть, потому, что ей и не хотелось ничего говорить. А хотелось уйти в трюм от этого неба, моря, рассвета, в темноту, в тишь — туда, где пахнет затхлостью и мышами. Но она обязана была предупредить. Потому что слишком хорошо помнила пятна крови на кожаном переднике, крики из пыточной. И на этот раз рядом с Румпелем не будет никого, кто мог бы его остановить, — даже если тебе удастся убить меня в его присутствии… если… тебе самому не спастись. Ни моя, ни твоя смерть не вернёт её.

— Ну, — Киллиан склонил голову, взглянул на пленницу из-под чёрной блестящей чёлки, — не тебе об этом судить, лапушка. Посмотрим, кто кого.

Кажется, капитан хотел сказать ещё что-то, но Белль не дослушала, развернулась, и медленно пошла прочь. Никто не стал её останавливать. Белль шатало, и когда она спускалась по узенькой лестнице в трюм, каждая ступенька норовила выскользнуть из-под ног. Перил здесь не было, и Белль цеплялась за переборки, какие-то поставленные друг на друга сундуки, невидяще кивала встречным: утро вступало в свои права, и матросы поднимались на палубу. “Почему…”— спрашивала она себя, — “почему всё так?” Почему она всю жизнь чувствует себя в ответе за всех, с кем сводит её судьба? За папино плохое настроение, за исход войны, за Тёмного, за пиратскую команду, а теперь вот и за её капитана. С чего она взяла, что в её силах что-то исправить?

Ноги сами привели её на камбуз. Чекко замешивал тесто из муки, воды и соли. Потом они обычно лепили лепёшки и запекали их на маленькой жаровне. Каждое утро. Заготовить впрок было невозможно — лепёшки черствели угрожающе быстро, а мало у кого из пиратов было по полному комплекту зубов.

— Белль? — встревоженно поприветствовал её Чекко. — Что с тобой?

— Что со мной? — переспросила она тупо. Прикусила щёку изнутри — чтобы не разрыдаться. Белль уже научилась не показывать свои слёзы врагам, да вот беда — в Чекко она больше врага не видела.

— Кровь, — кок протянул руку к её шее, но заскорузлый смуглый палец застыл, так и не коснувшись кожи.

Зеркала не было, а кровавые разводы уже подсохли и не пачкали руки, но Белль без труда нащупала под подбородком свежую ссадину.

— А, — только и проговорила она. — Не страшно.

***

Дни в море, в общем, похожи друг на друга, а штилей, ровных зюйд-вестов и опасных бурь в жизни Киллиана было так много, что никакие неожиданности стихии уже не застанут его врасплох.