Она всегда справлялась сама. Она не боится одиночества. Давно с ним свыклась и даже сумела найти в нём свои преимущества. И в этот серый декабрьский вечер ей не нужна ничья компания, тем более такого человека, как мистер Голд. «Но, может быть, ему нужна?» — прибегает Эмма к последней, припрятанной на чёрный день уловке. Обладая талантом безошибочно распознавать ложь, не так-то легко научиться обманывать саму себя. И всё-таки, вдруг оставлять его одного было плохой идеей? Вдруг Голд задумал наложить на себя руки или провести тёмномагический ритуал, чтобы выцарапать с его помощью Нила с того света?

Все эти предположения, кроме, разве что, первого кажутся Эмме немного абсурдными. Но она всё равно набирает номер службы такси и диктует диспетчеру свой адрес и адрес места назначения. В нём Эмма практически уверена.

Комментарий к 5.

* Нью-Йоркские Гиганты - название популярной футбольной команды. Речь, разумеется, об американском футболе.

========== 6. ==========

Знакомая до боли мизансцена: она снова вошла в дом без приглашения (зачем ждать, когда тебе откроют, если есть отмычки?!), и мистер Голд снова держит её на мушке. Только на этот раз она сама безоружна (хотя и не беззащитна). Какую-то долю секунды она просчитывает, успеет ли выбить револьвер из руки до того, как Голд нажмёт на спусковой крючок.

— Эмма? — глухо переспрашивает он.

Она поднимает вверх раскрытые ладони, демонстрируя собственные мирные намерения. Пакет из пиццерии падает на пол, и один из сырных уголков выскальзывает прямо на протёртый ковролин.

Голд опускает пистолет вниз, щёлкает предохранителем:

— Эмма… — голос его звучит укоризненно. — Чего ещё?

— А вы чего? — бурчит она, подбирая пакет и придирчиво оглядывая выпавший уголок. — Я вам тут угощение принесла, а вы?

— А я не наделён даром видеть сквозь стены, — Голд прячет пистолет в карман широкого махрового халата. — Что у вас за манеры, мисс Свон. — Эмма фыркает, сдувая упавшие на лицо пряди. — И что это за новая мода задабривать меня фастфудом?

— Потому что с моими кулинарными способностями пищей собственного производства я могу только разозлить, — Эмма поднимает на него глаза и ждёт, когда Голд улыбнётся шутке. Когда этого не происходит, она поясняет со вздохом: — Я сама проголодалась, пока до вас добиралась. Вот и подумала… А почему вы не открывали?

Голд неопределённо пожимает плечами и опускается на диван.

— Учтите, — предупреждает он. — С пола я есть не буду.

— Подумаешь, какой нежный, — бормочет Эмма себе под нос, картинно возводя глаза к потолку. Только оценить выразительность её мимики, похоже, некому, Голд даже не смотрит в её сторону. — К тому же пол чистый, — добавляет она уже громче и внезапно осознаёт, что сказала правду: пол действительно чистый, да и вся квартира выглядит не так, как ей запомнилось в её прошлый визит сюда. И не так, как должна бы выглядеть после года запустения.

Кухонные поверхности блестят, ковровая дорожка, может быть, блёклая и потёртая, но при ближайшем рассмотрении на ней не обнаруживается ни пыли, ни грязи, только несколько въевшихся и, кажется, ещё влажных пятен. Диван расчехлён, из ванной доносится глухое рычание стиральной машины, полки опустели, а стоявшие на них книги сложены в стопки на полу. В воздухе витает запах моющего средства, горячей еды и ещё чего-то неуловимо ароматного.

— Вы что, тут пылесосили? — спрашивает Эмма недоверчиво.

Голд не удостаивает её ответа, складывает руки на навершии трости и какое-то время смотрит перед собой, словно что-то обдумывает.

— Ну, — встаёт он наконец (Эмма видит, как револьвер оттягивает карман халата), — раз уж вы пришли, так и быть, напою вас чаем.

Он ставит разномастные табуреты — металлический барный и деревянный пониже, по разные стороны откидного кухонного столика, достаёт кружки, украшенные рекламными логотипами производителей кофе, и разливает заварку из высокого чайника. Доливает кипятком. Вскрывает упаковку безвкусных — не сладких и не солёных — крекеров и высыпает их содержимое на блюдце.

Эмма спешит воспользоваться этим внезапным гостеприимством, подходит к столику и ставит рядом с заварочным чайником пакет с сырными уголками. Она тянется к чашке, а Голд, в этот миг отвернувшийся к раковине, на дне которой покоится диссонирующая со свежеотдраенной нержавейкой грязная тарелка, комментирует не глядя:

— Может быть, хотя бы куртку снимите? Эмма…

Она кивает. По идее, Голд не должен бы видеть её телодвижений, но вдруг у него глаза на затылке? Эмма улыбается этой, так и не произнесённой вслух шутке, раздевается и садится на металлический табурет. Она горбится над своей чашкой, Голд усаживается напротив.

— Сахара нет, — сообщает он равнодушным тоном.

— Обойдусь, — грубовато отвечает Эмма.

Какое-то время они пьют чай в тишине, нарушаемой только стуком чашек о столешницу и хрустом крекеров. Голд на них не особенно налегает, только маленькими глоточками отпивает чай. Травяной какой-то или зелёный. Эмма не слишком в этом разбирается: сама она чай пила разве что в качестве средства от простуды.

Наверное, это должно было бы быть уютным: дымящийся и ароматный напиток в чашках, молчание, сидящий напротив мужчина в синем пушистом халате и белой хлопковой футболке. Но почему-то всё наоборот: неустроенность, одиночество, сквозняк по ногам, ужасная неуместность — и Голда, и её самой. Когда-то (совсем недавно, на самом деле) она говорила (Генри, и про Уэлша — оба имени больно царапают что-то внутри), что сможет связать свою жизнь с мужчиной, если с ним ей будет хорошо молчать. С Голдом ей молчится отвратительно: словно её каменной плитой придавливает чужое несчастье. Как, интересно, собиралась жить с ним та маленькая жизнерадостная библиотекарша… Кем она была в том мире: принцессой? Или — силится Эмма вспомнить мультфильм — дочерью изобретателя? В памяти всплывает мясистое самодовольное лицо Мо Френча — не похож он ни на учёного, ни на сказочного короля.

— Голд, а в Зачарованном Лесу у вас были клыки?

— Что?! — он даже вздрагивает от неожиданности.

— Ну, такие, торчащие изо рта, и шерсть по всему лицу, рога и копыта.

Голд с резким стуком опускает кружку на столешницу.

— Кхм, — откашливается он, растирая грудь, — Нет, разумеется! С чего вы — кхе! — взяли?

— Вы же были чудовищем, — поясняет Эмма.

— Был, — соглашается Голд после непродолжительной паузы. Он тянется к чайнику, чтобы подлить себе ещё заварки, но на полпути обрывает движение и опускает ладонь на стол. — Нельзя же понимать всё так буквально.

Эмма издаёт короткий смешок:

— Мой жених превратился в летучую обезьяну. Буквально. — Ей не хочется продолжать эту тему. Потому что — рыдать на плече у Голда второй день кряду это уже слишком. А она как никогда близка к тому, чтобы расплакаться. — Может быть, мы всё-таки поедим?

— Ешьте-ешьте, мисс… Эмма, я уже отобедал.

Она не заставляет просить себя дважды, и спустя минуту сообщает с набитым ртом:

— Вкусно. Зря вы отказались.

Голд на секунду поднимает на неё взгляд и опускает его снова:

— У вас изо рта крошки сыплются.

Эмма обтирает губы тыльной стороной запястья (мысль о бумажных салфетках, лежащих на дне пакета, приходит в голову слишком поздно), энергично жуёт, пока сыр и тесто не превращаются у неё во рту в один липкий комок, который она с трудом заглатывает, запивая пищу остатками чая.

— Голд! — требовательно окликает она, но на этот раз он никак не реагирует на её слова, смотрит то ли на стол, то ли в собственную кружку. — О чём вы думаете? — Она отлично осознаёт всю бесцеремонность подобных вопросов и почти удивляется, когда слышит ответ.

— Почему вы так много значили для Бейлфаера, — Голд принуждённо улыбается. — Больше, чем вы предполагаете.

— Вы преувеличиваете…

— Я знаю, — резко возражает Голд и указывает на свой лоб. — Не забывайте, теперь я знаю.

Пальцы у него едва заметно подрагивают, и Эмма, повинуясь, какому-то идущему из глубины порыву, накрывает его руку своей, сжимает ладонь, говорит невпопад: