– Это как когда. Не стану врать, бывает всякое. Мамку твою не спасти, она и так почти мертва. А вот сестры… этих спасти можно. Дар в них лишь проклевывается. И если изъять аккуратно…

– И мамку спасти надобно, – заупрямился Гай. – Без того не соглашусь.

– Сил потребуется неведомо…

– Мамку с сестрами спасти! И хата чтоб новая, на хоромы похожая. Убранство. Сарафаны багровые да еды вдоволь. Это мое слово. Сделаешь – забирай что дар мой, что меня самого. Служить тебе стану, честь по чести. Нет – откажусь!

– Не мне служить, – поправил Гая барин, – Госпоже.

И по-другому засмотрел на рыжего. Ишь, не побоялся за матку просить. Недурен. И страсти в нем – хоть отбавляй. Жалко только, что все это – для Нее!

– А мне все равно, кому служить! – Вскинулся Гай. – Коль нужен, платите. Сам говоришь, дара такого не сыскать…

– Хорошо, – согласился барин, с прищуром вглядываясь с хлопца, – попробую. Жди меня сегодня ночью у своей избы. И не думай отказаться от слов. Иначе изведу, понял?

– Понял, – буркнул Гай. – А звать-то тебя как?

Барин задумался. Имя свое он почти забыл. За ненадобностью. А еще за тем, что уж давно не осталось никого, кто знал бы его по назвищу. И уж тем паче – звал так.

– Она зовет меня «слуга», – откликнулся он. – Но ты продолжай «барином» кликать. Так оно всяк веселее.

И он размашистым шагом вышел из избы, оставив Гая в полном недоумении.

Рыжий воротился домой скоро. Его подстегивал странный ужас, что комком сырым засел в горле. А еще – тревога. Не терпелось узнать, все ли в порядке с маткой да сестрами.

Сестры встретили его как обычно: тихо и ласково. Не тревожны, не печальны. Заговорили, о мамке рассказывая, да еду из рубахи принимая, и лишь тогда Гай немного отошел.

Раздышался.

И рубаху скинул, потому как от волнения взопрел. Облокотился на столик худенький, что вот-вот грозился упасть, развалившись не на доски даже – на щепки, и позволил себя накормить. К маткиной лавке подошел, по волосам слипшимся бережно оглаживая. Наклонился близко к уху:

– Я помогу. Думаю, теперь у меня получится.

И отстранился, взглянув в безумные глаза. Не узнала. Шепчет что-то свое, стеклянными очами водя одинаково что по сыну, что по стенам избы, неотесанным деревом выделанным.

И Гай засомневался: а не причудился ли ему тот барин, что обещался помочь? И хватит ли у него сил? Сомнения превратились в недоверие, а то – в убежденность: вот и он, Гай, сын Доброжира, нынче умом тронулся. Да только тогда все одно. Умалишенному и помирать, видно, легче.

И рыжий отошел к себе в угол, чтобы, улегшись на сбитый сенник, немного отдохнуть. Этак, глядишь, и ночи ждать веселей будет.

Сон хлопца был крепким.

Таким крепким, что он едва разлепил глаза, когда за околицей погасли последние огни. Говор людской стих, оставив на улицах лишь редкий лай худых шавок.

А ведь его ждут.

Гай вскинулся на ноги, и, ухватив в рот краюху зечерствевшего хлеба, накинул тулуп. Вышел во двор. Замер.

Околица Камнеграда была все такой же: зловонной и тихой. Унылой, потому как не обещала своим постояльцам ничего хорошего. Оттого и рыжий задумался: что он-то делает здесь? Какие дела у него с барином? Верно, то привиделось ему. От голода или начинающегося безумия.

И он уж собрался уходить, как расслышал знакомое:

– Куда?

«Туда!», – про себя огрызнулся он. Но, надо признаться, был рад появлению гостя. Так хотя бы от безумия открестился ненадолго.

– Войдешь? – Уже в голос спросил он нового знакомого и приоткрыл дверь.

Тот вгляделся в зияющую щель с недоверием, а после сказал:

– Не приглашай в дом кого попало. Люди не только добро несут. Да и не гостевать я пришел. Пойдем! Прихвати только с собою вот что…

Гай слушал внимательно. Хмурился, обдумывая слова барина. И недоумевал. Еще маткиных волос он возьмет – та все равно безумная, не спросит. А вот сестры…

– Ты ж мужик. Сказал: надобно. И все тут, – начинал сердиться барин. – Скорее, нам бы поспеть.

И Гай вошел в избу, чтобы спустя пол-оборота годины вернуться под рев сестер.

– Это ж почто столько оскуб? – Удивился барин. – Небольшой пряди хватило бы…

– Небольшой пряди, твою… – Ругнулся рыжий, – а до того, как оскуб сестер, сказать нельзя было?

Когда он злился, был похож на дикого быка. Глаза наливались гневом, и, барин нынче видел это отчетливо, силу контролировать не мог.

– Кто ж знал, что ты такой тупой, – беззлобно откликнулся он, – пойдем. На капище час Симаргла настал, надобно успеть.

И они вышли за околицу Камнеграда.

Старый погост встретил их немым укором: дескать в такой час люди спать должны, а не тревожить упокоенные души. А вы…

– Боязно, – отозвался Гай, – неспокойно на душе.

– А ты успокойся, – тихо посоветовал барин. – Это место – святое. Здесь никому ничего дурного не сделают. По крайней мере, сегодня. Неоскверненное капище безопасно. Не бойся.

И он прошел вглубь тропинки, что вилась меж невысоких холмиков, щедро припорошенных хрустящим снегом.

– За мною, не отставай, – услышал Гай. – А то как потеряешься, так и до утра искать стану. А там уж и не надобны те поиски…

И хлопец припустил за барином что было мочи. А тот лишь усмехнулся. Понимал ли рыжий, какую силу в себе таит? Верно, нет. Потому как не рисковал бы семьею, на старый обычай серед ночи выдвигаясь.

И мужчина остановился:

– Хватит. Вот она!

Он указал рукою на старую могилу, которая, как и прочие, была заметена снегом. Отчего могила была старой? Гай понял это сразу. Те, что лежали здесь давно, светились темно-синим колером. Другие же – светлее, искрясь и переливаясь белесыми огоньками.

Эта же чернильная.

Смерть давняя. Уж и плоти на теле не осталось, а вот кости еще не истлели. Да только что это?

Гай не мог понять. У него свербело престранное ощущение, будто бы в могиле чего-то не хватало. Словно бы пустовала она местами. Кому понадобился покойник? И почто?

Дико…

А барин пояснил:

– У девки не хватает позвонков. Шейных. Семи, как и положено новым рунам. Руны ведь не только дощечками могут быть.

И он присел на край могилы, приказывая Гаю:

– Рой давай. Земля должна быть снесена твоими руками. Я лишь помогу.

И хлопец, словно завороженный, присел у края земляного холма. Откинул замерзающими пальцами слой свежего снега, и вгрызся ногтями в заледенелый пласт.

– Силой своею помогай, – наставлял его барин. – Все, что оставишь в могиле, должно остаться в ней навсегда. А коль птицы иль иная живность растащат это, и ворожбе твоей придет конец.

И Гай вырывал что комья земли заледенелой, что то, другое. Скрытое.

Покойница лежала ровно. Как и положено покойнице.

И только кости ее белели в свете луны, оставляя прореху между черепом и грудной клеткой:

– Госпожа особенно любит эти руны. Говорит, они служат ей исправно – исправнее прочих, хотя и девка не покорилась. Кость – материал прочный. А теперь привязывай локоны эти. Прочнее. Узлами вяжи наподобие наузы. И слова приговаривай.

Гай потом не вспомнил, что говорил. Повторял за барином заклятие диковинное, а сам чуял, как в нем все ярче разгорается пожар горячкой лихою. Уж и взор гаснет, и уши забиты то ли завыванием вьюги, то ли криками сестер, которые долетают до него на капище. Или то мерещится?

Стало быть…

Очнулся Гай в хоромах.

Вокруг – мамки-няньки, с перинами пуховыми бегают, под голову подкладывая для пущего удобства. И еду ему несут. Не ту, что он воровал – но свежую, духмяную. С крупными мясными кусками, с которых жирной жижей в тарелку стекает сок пахучий.

И губы его сразу же вытирают платком шелковым. Не жалко ткани такой?

– Не жалко, барин-батюшка. Для тебя – ничего не жалко.

Уж не рехнулся ли он? Ан нет. Не рехнулся.

Гай ощупал себя ладонями, а няньки снова засуетились. Выбежали из покоев, родню его клича.

Это ж надо…

Живой. Сильный. Нынче силу он чувствовал. И не так, как раньше. Сила диковинной была: искристой, мощной. Не в пример той, которая прежде…