Майским утром Наденька расплакалась, глядя на увядшую глоксинию. Листья и бутоны выглядели так, будто плесень поедала их целую неделю. А ведь вчера цветок чувствовал себя прекрасно.

   Мама называла его засоней, потому что он спал зиму под ванной из-за периода покоя. Когда Наденька здоровалась с цветком по утрам, ей казалось, что она рядом.

   Папе тоже нравилась глоксиния, вся в крупных трехцветных венчиках. Она создавала праздничное настроение в доме.

   А потом появилась мачеха Елена и заявила, что у неё аллергия именно на это растение. Горшочек с отвергнутым цветком переехал в Наденькину комнату.

   Глоксиния распереживалась, перестала пахнуть. Венчики почти обесцветились. Наденька утешала и уговаривала цветок: мачеха молодая, красивая, её очень любит папа. Он даже стал казаться моложе. И к падчерице мачеха добра. Ни одного сурового взгляда, только понимание и... жалость, что ли. Наденьке такое отношение казалось красивым фантиком, под которым неизвестно что.

   А потом случился черный день. Папа умер. И эти слова - "папа умер" - стали постоянно звучать в голове. Они были как осенние листья, которые хрустят и рассыпаются под ногами. Как последний ноздреватый снег, что вот-вот растает. Как печальный перезвон на колокольне церкви.

   Наденька бы сошла с ума, если б однажды не заметила: цветок пахнет! Она не дурочка и не вообразила, что это мама пришла поддержать её. Но стало не так больно и страшно жить.

   Мачеха тоже многое сделала для падчерицы. Устроила по блату в медучилище, как раз по Наденькиным способностям: старательности и пунктуальности, отличной памяти и внимании, которое не упускало ни одной детали. Всё остальное было намного хуже. Однако преподаватели Наденьку любили и были снисходительны к ней. И эта снисходительность тоже напоминала разноцветные фантики без конфет: красиво, заманчиво, но зачем ей они?

   Мачеха Елена таскала за собой Наденьку на все вечеринки. И в театр водила, и в кино. И везде отвечала вздохами на сочувственные взгляды, принимала печальные рукопожатия, выслушивала шепотки и советы.

   Ничто не ускользнуло от обострённого Наденькиного внимания. Ей и самой казалось странным: зачем Елене чужая девчонка, которая даже не была родной умершему супругу. И документов об усыновлении не было. Ничего, кроме прописки, не связывало Наденьку с трехкомнатной квартирой в центре города.

   И её забрала мачеха. Подсунула документы, которые привёз к ним на дом старик, похожий на Кощея Бессмертного. Наденька, сама не своя, всё подписала. А потом с облегчением рассталась с домом, полным горькой пустоты, и уехала в маленький городок работать медрегистратором.

   Ей повезло и с работой, и с жильём, и с коллективом. Наденька думала, что это только благодаря цветку. И вечером, и утром она всё рассказывала бархатистым венчикам. После разговора жизнь казалась классиками, в которые играла девчонкой: всегда знаешь, в какую клетку пнуть битку. И никакой неизвестности: вот "старт", вот "отдых", а вот и "финиш". А если сбился, то есть "пропал", - начинай снова.

   И вот - цветок отчего-то сгнил. Вроде бы, что тут такого? В природе ничто не вечно, это закон. Но как же ужасно, когда весна умирает, не успев начаться.

   Наденька убрала покрытые плесенью листья, решила посмотреть, что с луковицей. А её-то и не оказалось! Но выбрасывать горшочек Наденька не стала. Отнесла в погреб бабы Даши, у которой снимала комнату, положила его в мешок и оставила в углу у тёплой стены.

   На работе заметили красные глаза, поэтому Наденька не успевала объяснять коллегам причину слёз: погиб цветок, её единственное наследство от мамы. Все тут же принимались предлагать ей новых жильцов на подоконник. Она благодарила за участие и говорила, что больше не будет заниматься цветами.

   Её вреднейшее и всепроникающее внимание донесло сочувственные шепотки: бедная девочка! Ничего она не бедная. Ведь жила же много зим без засони...

   И что тут поделаешь, Наденька снова расплакалась!

   Случилось это как раз в то время, когда в окошко регистратуры сунулось отёчное, изжелта-бледное лицо старика Лунёва, сердечника и скандалиста. Кроме потрясающей склочности, он славился ещё и кляузами. Каждое его появление в поликлинике означало: в министерство отправится новая жалоба.

   А жаловаться вышестоящим органам Лунёв умел! Но вот одна беда - теперь ему оставалось послать свою кляузу только во Всемирную организацию здравоохранения, потому что нижестоящие инстанции были уже завалены его письмами, как говорится, по самую крышу.

   Блёклые, непонятного цвета глаза впились в Наденькино расстроенное лицо.

   - От начальства влетело? - поинтересовался старик, оживляясь с каждой секундой.

   - Нет, что вы... - прошептала Наденька, промокая лицо платочком.

   - Хахаль... кхм... бросил? - сладострастно покряхтывая, спросил старик.

   - У меня нет хахаля, - уже спокойно ответила Наденька. - Вам ведь нужны талончики к терапевту, хирургу, кардиологу, урологу, окулисту и неврологу? И ещё на ЭКГ?

   - Да, - ответил озадаченный Лунёв. - И что, найдутся? Ведь в вашей поликлинике всегда даже в туалет очередь. Не умеете и не хотите работать.

   - Нет, сию минуту не найдутся, - весело, как девчонка, играющая в классики, проговорила Наденька. - А я вас в очередь запишу! Впереди всех. Не верите? Вот посмотрите, запись к терапевту. Какой список-то! Первый - майор Кузаков, наш начальник полиции. А вы вперёд него пойдёте! Ну как?

   - Ладно, так и быть, записывай, - распорядился Лунёв. - Ко всем врачам!

   - Хорошо, хорошо, - быстро ответила Наденька и заводила курсором по экрану. - Я вам позвоню, сообщу о дне приёма!

   Лунёв громогласно откашлялся и двинулся к выходу.

   - Ты чего, Надька? Сдурела? У нас одна Анна Ивановна на три участка!.. - сердито сказала сестра, которая раскладывала медицинские карты.