Клеменс рассмеялась.

— Вот-вот, ты права — очень смешно, когда у человека ослиные уши! И никто об этом не знал. Никто на свете, кроме царского цирюльника. А цирюльнику царь повелел держать секрет в тайне. Но ведь как трудно бывает молчать! — Боб сделал печальное лицо.

Клеменс вынула из корзины карпа и стала его чистить.

— Ты рассказывай, рассказывай, — просила она.

— Цирюльник не мог утерпеть. Он побежал в поле, выкопал там ямку и шепнул в нее: «У царя Мидаса ослиные уши», — потом закопал ямку и, успокоенный, пошел домой. Но на том месте в поле вырос тростник, и в его шорохе всякий, кто проходил мимо, слышал: «У царя Мидаса ослиные уши». Так все и узнали царский секрет.

Девушка сколупнула со лба пастуха несколько прилипших к нему рыбьих чешуек и спросила:

— Ну, а твой секрет столь же опасен?

— Да, конечно, — сказал Боб. — Вот посмотри.

Он вытащил из кармана огромный пряник, осыпанный тмином.

— Мне его дали в придачу к двум петухам… Это тебе…

Клеменс сконфузилась и стала быстро бросать на шипящую сковородку куски карпа.

Джеймс сидел в сторонке. Голова у него была все еще перевязана, но болела уже меньше. С ним рядом Джон Пейдж усердно начищал свое копье. Бена с его изуродованными ордалией руками отправили домой.

— До чего же крепки и высоки эти стены, черт побери! — сказал Джон Пейдж. — Могу поклясться, они повыше рочестерских.

— Да, здесь футов тридцать, — прикинул Джеймс, задирая голову. — Такие и пушкой не возьмешь.

— Ничего, Джеймс, у тебя есть опыт брать высокие башни. К тому же, железная стрекоза, о которой ты рассказывал, еще не попалась. А ведь ее надо поймать во что бы то ни стало.

— За этими стенами прячутся стрекозы покрупнее, — сказал Джеймс.

Серые сумерки опасливо заглядывали в узкие окна, вдувая в каменные коридоры преловатый воздух с Темзы. Плеск волн и крики людей на берегу увязали в многофутовой толще крепостных стен Тауэра.

В зале, украшенном роскошной росписью еще со времен Юлия Цезаря, стояло на постаменте высокое позолоченное кресло. От него к узорчатому полу спускались ступени. Юный Ричард, сидевший на горностаевой мантии, казался совсем маленьким в своем черном бархатном камзольчике и черных, обтягивающих тонкие ноги панталонах. Пояс, усыпанный синими и зелеными сапфирами, туго обхватывал талию.

Посередине зала, за столом расположились двое писцов. Перед ними на раскрытой книге лежала круглая государственная печать. Ее только что швырнул на стол архиепископ и канцлер Симон Сэдбери, слагая тем самым с себя все полномочия.

В мягких креслах вдоль стен сидели, насупившись, лорды.

— Как случилось, Уолворт, — наконец нарушил тягостное молчание Ричард, — что восставшие оказались в Лондоне?

Длинное лицо мэра еще более вытянулось.

— Сир, я еще вчера приказал поднять мост и запереть на ночь ворота. Олдерменам было поручено расставить стражу.

— И все же бунтовщики здесь. И у нас только шестьсот человек охраны, как утверждает граф Букингэм. А их — тысячи.

— Я бы мог собрать вооруженных людей из богатых лондонцев. Тысяч шесть-семь… И мы бы разогнали этот сброд, — сказал, стараясь показаться уверенным, Уолворт.

Ричард поднял голову.

— Что думает сэр Роберт Ноллз?

— Я думаю, что Уолворт прав, государь. Мы должны напасть на негодяев и разогнать их. Но чем быстрее, тем лучше.

— Воздаю должное вашей храбрости, кондотьер[47]. Похвально, что вы не складываете печати, как Симон Сэдбери.

Архиепископ сидел рядом с Жанной Кентской и графом Букингэмом. С тех пор как он узнал, что его дворец в Ламбете уничтожен, он словно оцепенел и почти перестал говорить.

— Мне непонятно, почему молчат граф Латимер и наш почтеннейший казначей Роберт Хелз, — сказал Ричард. — Как мы успели заметить, бог не обидел их речью, и особенно на Королевских советах.

Латимер пожал плечами. Лицо Хелза не изменилось. Глаза по-прежнему смотрели тускло и ровно.

— Сэр Роберт Хелз пострадал больше всех, государь, — сказал Генри Болингброк. — Только что сообщили, что уничтожено еще одно его поместье — в Хайбери.

— Однако же уничтожен и дворец твоего отца, Генри.

— Я готов отомстить за это и всегда к вашим услугам, ваше величество.

— Я тоже, — схватился за шпагу семнадцатилетний граф Оксфорд.

— Но, государь, оставьте это. Так можно впасть в ошибку, — поднялся с места граф Солсбери. — Разве можно в нашем положении говорить о нападении на восставших? Мы отрезаны от всей Англии со своими шестьюстами стрелками. Вокруг нас бунтовщики. Вчера поднялись люди аббатства Сент-Олбанс. Там появился некий бедняк, отлученный от церкви за греховные мысли, и он верховодит крестьянами. Я предлагаю дать повстанцам то, что они хотят.

Лорды обеспокоенно зашептались. Граф Латимер выразительно посмотрел на короля.

— Вы тоже складываете свою печать, Солсбери? — спросил Ричард.

— Нет, государь. Я считаю, что вам надо наконец взглянуть на вещи трезво и прекратить эту игру со шпагами.

Ричард сдвинул тонкие брови.

— Неужели вы все это говорите всерьез, граф? — спросила с издевкой Жанна Кентская и поднялась со своего кресла. Она подошла к трону и положила руку, обвитую хризолитовым браслетом, на руку Ричарда, подрагивающую на подлокотнике.

Солсбери поднял голову и опустил глаза.

— Государь, — выступил вперед Уолворт. — У вас еще есть верные слуги, которые в состоянии с оружием защитить не только свои разрушенные дома, но и королевство. Приказывайте — мы последуем вашему велению.

Ричард встал, отстранил жестом Уолворта и направился через зал к Солсбери.

— Я н-не ожидал от вас, граф, — сказал он, глядя близко ему в лицо. — Вы, герой Пуатье, блестящий рыцарь, и… так низко падаете в минуту опасности.

— Я падаю, государь, чтобы крепче встать. Другого выхода нет. И если бы Джон Гонт был здесь, он поступил бы точно так.

— Зачем клевещешь на отца?! — схватился за шпагу Генри Болингброк.

— Взгляните-ка лучше в окна, лорды. Мы в огне! Горит вся Англия, — заговорил вдруг Симон Сэдбери. — А ты, Генри, охлади свой пыл. Сейчас он совсем не к месту. Наберись терпения.

— Терпение, терпение! Пусть терпят простолюдины. А ты — изменник! Недаром народ так тебя и прозвал: изменник!

Сидевший рядом с Генри Джон удерживал его за руки.

— Может, ты и меня назовешь изменником? — спросил граф Солсбери.

— Да, и тебя! И Уолворта! И Ленгли, постыдно убежавшего в Португалию! И всех! Вы все предали Англию!

— Успокойся, Генри! Я вам советую послушать Солсбери. Мне кажется, он предлагает то, что нужно, — раздался ровный, негромкий голос Хелза. — Послушайте графа, государь! Вылазка нас не спасет. Быть может, поначалу мы и оттесним бунтовщиков. Но кто предугадает, чем все это кончится. Разве мы жаждем уличной резни? Разве мы хотим обратить наше отечество в пустыню?

Ричард поднялся, подошел к окнам. Оранжевые блики костров вспыхивали на рамах.

— Пусть скажет Солсбери, коль он действительно знает, как поступить.

— Сир, господа, я предлагаю даровать им то, что они просят, и обещать свободу. Это их успокоит. Они уйдут. А обещание всегда можно взять обратно. Вам верят, государь. И вы напишете своею рукою, что согласны выполнить их требования. Скрепите печатью и передайте им. Другого мы ничего сделать не можем. Крестьяне — здесь, они вооружены, и у них есть вождь, не лишенный сообразительности, Уот Тайлер.

Ричард повернулся к Солсбери.

— Вы назвали его вождем?

— Не я, ваше величество, — крестьяне.

— Кто он?

— Не знаю, государь. Но, если верить рассказам сражавшихся с ним рыцарей, смутьян довольно смел и дерзок.

— Подайте мне перо и чернила. Я напишу письмо. Диктуйте, граф.

Ричард сел за стол. Солсбери подошел к нему!

— Пишите, государь: «Крестьяне! Я, божьей милостью, король английский Ричард Второй, благодарю свои добрые общины за их верность и…»