– Итак, переходим к основной побудительной причине нашей попойки, – сказал Николай. – Что удалось узнать с помощью нашей мягкосердечной птички с ангельским именем?
– Да твоей птичке цены нет! Если бы пошли официальным путем, ушли бы годы, ну, неделя – это точно! – остановился я от чистой брехни. – А твоя Ликочка нам спроворила все за пять минут. Умничка, девочка!
– Точнее, полная дура! И оправдывает ее только то – что дура влюбленная, – уточнил Николай.
– В общем и целом, все неплохо: лаборатория в Колесниках и в состав команды, которая выращивала нашего питомца, входил мой однокурсник, так что можно наводить мосты, тем более, что номер мобильника мне теперь известен.
– Знаешь, что я бы тебе посоветовал? Не торопиться заваривать кашу. Давай-ка, пару-тройку дней понаблюдаем за твоим подопечным.
Но наблюдение за доидом заставила ехать в Колесники уже через день. Малыш и медведоиха вели себя, как обычно: заряжались, спали, фотографировались с туристами, а вот с медведоидом что-то творилось. Он не выходил из затемненного загона стационара, мало и неохотно питался энергией, будь это, хотя бы собака, я бы решил, что ее угнетают нравственные переживания, и она находится в депрессии, но доид?.. Все их мыслительные и нервные реакции были на низшем уровне: боль, холод, голод. Остальное достигалось распылением различных видов гормонов. Мы с Николаем пытались воздействовать эндорфинами, но оживление нашего наблюдаемого было кратким и вялым. При этом, я готов был поклясться, что доид по настоящему переживает и взглядом пытается мне что-то сказать! Когда я поделился размышлениями с Николаем, друг посмеялся надо мной и сказал, что у меня пристрастное отношение к моим подопечным и, сроднившись с ними за время работы, я пытаюсь наделить их чувствами. Однако, произошедшее под утро следующего дня, встревожило не на шутку и его тоже. Как бы мы не пытались избежать этого определения, но случилась попытка суицида большого медведоида! А как еще можно было назвать то, что он взобрался на крышу загона и не свалился, а именно прыгнул с него на торчавший из скалы штырь? Камера запечатлела, как он долго решался на это, бродил по крыше, и в его глазах отражалась невиданная для биороботов тоска. А потом, заревев, и распластав лапы, бросился на острие железного прута. К счастью, штырь задел только шкуру, крови было много, но рана была неопасной. Накачав снотворным доида, мы раз двадцать просматривали изъятую запись. По изумленному виду друга, я предугадал смысл последовавшей фразы: «Надо ехать в Колесники к твоему однокурснику».
Часть II
Колесники был маленький городок. По душным пыльным улицам бродили разморенные жарой собаки. Виноградные лозы обвивали крыши навесов, доносились аппетитные запахи жарившихся под открытым небом лука, овощей и мяса, слышались приглушенные голоса играющих детей. Редкие прохожие встречались в этом дремотном мире. Приоткрыв окно машины и, ощущая хлынувший навстречу душный поток в охлажденную кондиционером атмосферу салона, я крикнул одному из них:
– Здравствуйте! А Вы не подскажите, где тут улица Вишневского?
– Она спускается до самого выезда из города, – ответил мне смуглый паренек. – Вам кто нужен? Какой дом?
– Мне нужна лаборатория доидов от биофабрики.
– А, так это и есть на выезде. Сейчас на первом перекрестке, свернете направо, проедете три квартала, снова направо и почти до конца в южном направлении.
– Спасибо! – крикнул я и, подняв стекло, двинулся согласно полученным разъяснениям.
Накануне мы долго совещались с Николаем, и было решено, что на разведку мне надо ехать одному.
– Встреча бывших однокурсников тет-а-тет скорее пробудит доверие и склонность к откровенности, чем в присутствии лишних ушей, – резонно сформулировал друг то, что чувствовал я сам.
И вот теперь мне открывались чудные места под названием «Колесники»: узкие тихие улочки, виноградники, яркие палисадники, куры, копающиеся в пыли, столики, накрытые в беседках, за столиками седовласые мужчины, покрытые въевшимся с годами загаром, неторопливо потягивающие из пиалушек и играющие в шахматы или домино. Тишь да гладь, да Божья благодать. В этом ленивом и ласковом мире, живущем под ритм прибоя, произошедшее показалось мне сном, просто сном.
На выезде из города обнаружился высокий каменный забор с пропускным пунктом и воротами со шлагбаумом. Припарковавшись и, набрав внутренний номер, я с бьющимся сердцем ожидал соединения с Иннокентием Васильевичем Рядновым, или моим однокурсником. Наконец, мужской практически неузнаваемый голос произнес: «Я слушаю». Не помня себя, я заторопился:
– Кеша, привет! Ну, узнавай же меня скорее! Это я, Юра.
– Юра? – Кешина память явно давала сбой, а от этого зависело так много!
– Да, Шер я, Шер!
– А, Шер… – протянул голос. – А ты здесь, какими судьбами?
– Да, проезжал мимо, слышал, что ты в Колесниках, захотелось увидеться, посидеть, пивка попить. Ты когда освободишься? – брал я быка за рога.
– Да, собственно, у меня отпуск, просто неотложное дело…
– Какая удача, ты – в отпуске! – моя радость была такая искренняя, что голос потеплел:
– Шер, я скоро. Сам понимаешь, в лабораторию вход запрещен, ты посиди на пропускном. Сейчас попрошу тебе чаю принести.
– Лучше водички со льдом, – взмолился я, – от жары и волнения пересохло в горле. В окне открывался вид на трехэтажное длинное здание, газированная минералка приятно освежала горло, кондиционер радовал прохладой пылающую в лихорадочном волнении голову. Как-то все пройдет?
Иннокентий был узнаваем издалека – по пылающей копне волнистых волос. Шаг был стремителен, как прежде. Он радостно заулыбался, перешагнув порог пропускного пункта. Подошел, энергично схватил мою ладонь, потряс, потом ринулся обниматься. Моя лихорадка тут же прошла – Кеша был прежним.
Мы сидели в настоящей восточной чайхане на набережной: отдельная беседка, обвитая виноградом, небольшой низенький столик, бессчетное количество маленьких, различных по форме, расшитых люрексом подушечек, пиалы с чаем, сладости и фрукты. Маленький узбек, неизвестно как удержавшийся на Кавказе среди конкурирующих соседей, сновал туда-сюда, успевая подавать, убирать, улыбаться говорить: «Уважаемые», – легко и искренне.
– Кеша, может, пообедаем?
– Пообедаем, конечно, пообедаем. Но сначала чай, потому, что восточные люди питаются правильно: сначала чай и неторопливая беседа, а затем, когда уже организм будет готов к приему пищи, тогда будут и салаты, и плов, и манты, – все как положено. Кухня превосходная!
И, правда, все было ароматным, вкусным, острым. Не знаю, от чего захмелелось быстрее: от коньяка ли, беседы, морского бриза или обволакивающей обстановки кафе, еды ли.
Было решено, что переночуем у Кеши, поэтому можем пить, гулять и веселиться до утра. Машину загнали на стоянку все того же услужливого Тимура – хозяина кафе. До утра мы не дотянули.
Тюлень, огромный, жирненький до складок на переливающихся голубовато-серых боках, хлопал меня ластом по плечу, приглашая прогуляться: «Да, поднимайся же ты! Пойдем, окунемся, сейчас самый кайф». С трудом вынырнув из теплого сладкого морока, увидел Кешу, который похлопывал меня влажной прохладной ладонью по плечу. Трава по бокам тропки серебрилась росой, первые лучи солнца выхватывали радостные искры на листве деревьев, море было тихое и бледное, пахло именно морем, соленым, йодистым, отдохнувшим за ночь от человеческих тел. Вода встретила первоначально прохладой, которая сразу превратилась в приятную ласкающую зовущую среду, в которой можно, казалось, жить всегда. В какой-то момент меня накрыла волна отрешенности от всех забот, единения со стихией моря и неба. Где-то рядом, фыркая и поднимая вокруг себя брызги, вынырнул Кеша. Мне так не хотелось возвращаться в действительность, но Кеша настойчиво бормотал: «Уф, хорошо! Скажи же, Шер!» – пришлось лениво откликнуться: «Да, хорошо…». Потом мы бежали к дому приятеля прямо в мокрых плавках, обернув вокруг бедер полотенце. Поначалу, несколько смущаясь, я проследовал за загорелой спиной попутчика, затем обнаружил, что улицы пустынны, а если кто и шел навстречу, то исключительно в купальниках и шортах, не обремененный, как и мы, лишней одеждой.
