–Лиличка, Лиля, – начал он. – У нас большие проблемы. Я бы даже сказал грандиозные.

–Хм…Грандиозные проблемы?

–Именно! – Он выпил. Скрытно занюхнул манжетам пиджака, когда подносил его к лицу, чтобы якобы почесать нос.

–Говорите, Пётр Владимирович. – У Лили застучалось сердце, кровь приплыла к вискам.

–Ты только не волнуйся.

–Я не волнуюсь. – Её попа заёрзала на деревянном стуле.

–Нас закрывают…, – он вновь хлестнул себе воды.

–В каком смысле закрывают?

–В прямом, Лиля, смысле и даже не в косвенном. Хотя, что из этого лучше?

Она вернулась за своё рабочее место и, чтобы сдержать слёзы, зажмурила глаза и сжала накрашенные губы. Она всегда так делала, когда не хотела плакать. В этот раз у неё снова не получилось. Слёзы – Лиля (1426:0). Разгромное поражение в неравной битве.

Эти слёзы были оправданными. Её работа – это всё, что было у их семьи. Без этих жалких 15 тысяч, они умрут от голода, их выгонят на улицу, они, чёрт возьми, больше не смогут существовать. Её работа – это их последний шанс. И даже этот шанс…маленький и почти невзрачный шанс у неё отнимают!

Мама всегда учила её верить в Бога. Она слушала её учения и таким образом купила себе крестик и библию. Крестик затерялся где-то за кроватью, скорешившись с пылью, резинками для волос и крошками от еды. Библию она закончила на «Исходе». И кто прав в данной ситуации? Возможно, её наказал Бог. Возможно, Бог просто сволочь. Такая же сволочь, как и все другие сволочи, встречающиеся ей в жизни.

Но если Лиля пребывала в шатком отношение касательно всевышнего, то Павел был категоричен. Он не был силён в категориях. Атеизм, антиклерикализм, агностицизм, чёрт возьми, кальвинизм. Он просто в него не верил, без каких-либо приставок и суффиксов. Его искренне раздражали картины Микеланджело, Караваджо и Мурильо. Он шутил над Христом, когда наливал в свой бокал вино и шутил над Лилей, когда она ползала по полу в поисках крестика.

На удивление – Бог его не наказывал.

Лиля шла домой с работы и смотрела на вечернее небо. Красивые звёзды, гирлянды на окнах, светящийся белый снег и приятный морозец. Ещё вчера она бы закричала, как маленькая девочка, смотрящая «тик-ток», увидав всё это. Но сегодня был не тот день. Сегодня был день с траурным окрасом.

Лиля села на замёрзшие качели и, отталкиваясь от земли ногами, начала сильно раскачиваться, подлетая высоко-высоко. Её глаза смотрели на старый панельный дом. Здесь когда-то давно жил её подростковый возлюбленный Миша Букеров. Тогда он был амбициозным мечтающим студентом, обучающемся в медицинском институте. А теперь он владеет книжной лавкой букинистики.

Лиля смотрела на старый панельный дом и, вспоминая прошлое, чуть не заплакала. Снова.

Она зашла в дом и не раздевшись, кинулась в ванную комнату, чтобы умыться. Глаза её были красными, брови нахмуренными, а лобик расстроенным. Папа всегда говорил ей, что из неё могла бы выйти классная актриса. Сейчас она хотела это проверить. Не то чтобы Лиля желала обманывать Пашу, просто хотела рассказать эту новость чуть-чуть попозже. «А как же завтрашняя работа?» – Проговорила она про себя, пока вытирала лицо бордовым полотенцем.

«Завтра у меня выходной!»

Евпольский работал в соседней от спальни комнате. Она приоткрыла деревянную дверь и первым делом увидела липки от краски, вальяжно лежащие на газете, бокал с красным вином и дымящуюся пепельницу. Лишь затем под обзор её голубых глаз попал сам Павел, машущий кисточкой возле холста.

–Что рисуешь? – Спросила она, шмыгая носом.

–Посмотри! – Он отошёл в сторону.

На холсте был нарисован человеческий скелет, смотрящий вдаль с грустными глазами. В руках он держал одну розу, над его головой был мрак, под его ногами был мрак и по всем сторонам тоже был мрак. Мрачный фон, мрачные объекты и светлый грустный скелет, единственный элемент, придававший картине яркости.

Паша любил рисовать подобное. Пожалуй, после того, как он подарил Лиле портрет, он не писал ничего похожего. Одни скелеты, одна философия, сплошной мрак и темнота. Конечно же, темноту он дополнял цветами, солнцем или прочими пёстрыми объектами. Но это не делало картину более оптимистичной.

Он называл это стилем. Хотя во многом это больше походило на депрессию.

–Похоже на Ван Гога. – Промолвила Лиля.

–Да, но у Ван Гога скелет курил.

Лиля прошла в комнату и села на диванчик. Он скрипнул и получилась музыка в стиле Паганини.

–Это ванитас, – продолжил Евпольский.

–Что-то из импрессионизма?

–Нет, – он покачал головой, – барокко.

Лиля снова шмыгнула носом, после чего опустила глаза в пол. Шмыгнула она так сильно, что верхняя пуговица на кофте расстегнулась и её аристократичный бюст на пару мгновений, непродолжительных, но красочных, явился для Евпольского в полноценном созерцании.

–Что-то случилось? – Спросил Паша. Лилия застегнула пуговицу, выпрямив спину.

–Нет, всё хорошо.

–У тебя глаза красные! – Он сел рядом с ней. На нём был синеватый халат, испачканный в краске. В основном в чёрном и белом цвете.

–Немного сердце болит…, – с трудом проговорила она и вздохнула.

–Нужно к врачу. – Паша посмотрел в её глаза цвета моря, после чего перевёл взгляд на незаконченную картину.

–Наверное, нужно…

В один момент в комнате смешалась интересная палитра из чёрных, синих и белых цветов. И только в душе Лили цвет был всего лишь один: только чёрный! Никакого белого и никакого синего, только чёрный. «Суета сует и вся суета», – говорила ей бабушка, как бы цитируя Вульгату. Этого она, конечно же, не знала, но была права. Всё – это сплошная суета. Только о ней Лиля и думала.

–Я бы чаю попил. – Сказал Евпольский.

–Наливай пока. – Ответила Лиля.

Паша в халате пошёл на кухню, а она осталась наедине с грустным скелетом и одинокой розой.

2

День Паши Евпольского значительно отличался от дня Лили. Когда она только приступила к работе, он спал. Когда она выслушивала горькие новости от Идеадулина, он спал. Паша проснулся в пол 4. Тщательно прочистил зубы, умылся, принял ванную. В тёплой воде он купался долго. Беззаботно и вальяжно.

Вода в чугунной ванне плескалась, летала, булькала и вылетала на кафель. Евпольский опускал всё своё тело под воду, оставляя на плову лишь голову. Он закрывал глаза и ни о чём не думал. Так он расслаблялся перед написанием картины. Паша был уверен, Рублёв занимался тем же самым! И пускай подобное творчество, как у Андрея, он не особо жаловал и любил, всё равно признавал Рублёва, как великого русского иконописца.

Процедуры в ванной закончились в 5. Закончились они шампунем, бритвой и гелем для бритья. После этого Паша долго смотрелся в зеркало, ощупывая глазами гладкую поверхность своего лица. Длинные чёрные волосы касалась лопаток. Их он всегда упаковывал в хвост, заматывая резинкой.

«Подстригись!» – Говорила ему Лиля. «Подстригусь, как только нарисую что-нибудь стоящее». – Отвечал он.

Евпольский «завтракал». Лиля оставила ему пару бутербродов с сыром. Он налил крепкий чёрный кофе и выпил его за несколько глотков. Молоко в кофе Евпольский не жаловал из принципа. Лиля обожала капучино и латте. Всегда брала себе их в «старбаксе». Паша брал только чёрный кофе, один пакетик сахара и корицу. «Зачем тебе корица?» «Она придаёт аромата!» – Отвечал он.

Правда, и к корице с сахаром со времен его интерес угас, как свечка на праздничном торте!

К живописи его приучила природа. Ни мать, ни отец, никогда не признавали увлечения сына. Мама пыталась завлечь его точными науками, покупала ему научную литературу, заставляла учить алгебру и геометрию, но он думал только о красках и мольберте. Папа показывал ему, как вбивать гвоздь в стену, как управляться с пилой и дрелью, как сдирать и клеить обои, чтобы всё получалось красиво и ровно, а он думал о Брейгеле и Брюллове.