Дождавшись своей очереди на вход в метро, я подошла к турникету и поднесла руку с чипом к ридеру, оставляя между его поверхностью и моей перчаткой не меньше десяти сантиметров. Вертикальные полосы на стеклянных створках ожили и загорелись оранжевым – тепловизор не обнаружил у меня повышенной температуры тела. Я сделала шаг вперёд, чтобы установленная на турникете камера могла считать мои биоданные и подтвердить наличие респиратора, – сигнальные полосы загорелись зелёным, и створки разъехались в стороны, пропуская меня в полупустую подземку.

В холле меня встретил привычный шум УФИ-кондиционеров (уже больше полугода при помощи ультрафиолетового излучения они очищают воздух в метро и других общественных местах). В последнее время за этим следят особенно строго, и отсутствие такого кондиционера гарантированно лишает заведение лицензии.

По чисто вымытым, ещё пахнущим хлоркой ступенькам я спустилась на платформу, вдоль которой несколько человек уже заняли отмеченные дистанционными линиями места: с момента смягчения локдауна гражданам запрещено приближаться друг к другу ближе, чем на полтора метра. Исключения рассматриваются индивидуально через подачу заявки на госпортале.

Я остановилась там, куда обычно подъезжает четвёртый (и последний) вагон. Теперь поезда в метро имели по четыре вагона максимум, а вдоль пустующей части платформы устанавливались переносные ограждения.

Пассажиропоток сильно упал, когда рекреационное время за пределами квартиры ограничили и взяли под строгий контроль, большую часть жителей столицы перевели на удалённую работу, а все сервисы и магазины локализовали по районам. Теперь необходимость в общественном транспорте у многих москвичей почти отпала.

Старенький поезд, такой, каким его знало уже не одно поколение жителей, гремел в глубине тоннеля, приближаясь к нашей станции. Он с шумом затормозил и распахнул перед нами двери, над которыми новенькие мониторы показывали количество свободных мест в вагоне. Мой оказался практически пустым.

Я зашла внутрь и заняла место. Когда вагонные тепловизоры и камеры ещё раз проверили нашу температуру и наличие средств защиты, установленные вдоль вагона световые датчики загорелись зелёным. Поезд тронулся и загромыхал дальше.

Мужчина, сидевший наискосок от меня, раздражённо потянулся к запотевшему стеклу своего резинового респиратора и слегка приподнял его, чтобы просушить изнутри. Не успел он оттянуть край респиратора от кожи, смарт-браслет на его руке предупредительно запищал. В метро, на улицах и в подъездах – везде установлены умные камеры, подключённые к госсети, и, чтобы обнаружить нарушителя, уходит всего пара секунд. Бедолаге явно уже прислали штраф.

Очередная остановка, и распахнутые двери вагона проглотили ещё одну порцию пассажиров. Моя следующая.

На экране, висевшем у двери напротив, крутили ролики с правилами пользования общественным пространством и там же перечисляли штрафы за нарушение оных. Но наш строгий учитель, две тысячи двадцатый год, наглядно показал, что лучше любых взысканий людей дисциплинирует страх.

Как только ввели чрезвычайное положение, из особого резерва государство выделило всем гражданам набор со средствами первой необходимости: резиновый респиратор со стеклом, перчатки, антисептики, электронные градусники и смарт-браслеты с трэкером. Многие послушно следовали инструкциям государства и выходили на улицу только в респираторах и перчатках, ограничивая контакты с посторонними, но нашлись и те, кто не верил, что нечто невидимое глазу могло представлять реальную опасность для жизни. Поэтому в первой волне вирус скосил именно их, преподав нам самый ценный урок: единственная надежда на спасение – не дышать одним воздухом друг с другом.

– Станция Водный стадион, – женский голос прохрипел из динамиков, и я вышла из вагона, в котором мужчина с запотевшим стеклом всё ещё сокрушался о сумме выставленного ему штрафа.

Миновав турникет, повторно измеривший температуру моего тела, я подошла к автоматам со средствами защиты, стащила с рук резиновые перчатки и бросила их в стоявший рядом утилизационный бокс. Такие теперь расставлены по всему городу: маски и перчатки выбрасывать можно только в них.

По инерции я потянулась к санитайзеру, но, вспомнив о нещадно иссушенной коже рук, тут же передумала. Обработка антисептиком могла и подождать до моего прихода в Пункт сбора биоданных, куда меня приняли на работу после введения ЧС.

Когда закрылись оффлайн магазины и начались проблемы с поставками товаров из-за границы, компании, несмотря на угрозы госорганов, стали массово сокращать сотрудников, и я попала в первую же волну. Если не у кого закупать и некому продавать, нет нужды и в менеджере по закупкам.

У меня вызывают искренний смех все, кто жалуется на неудобство удалённой работы, потому что какая-никакая она у них есть. Печальнее, когда ты не имеешь ни малейшего понятия, чем занимать своё свободное время, и тебя на два месяца закрывают в стенах однокомнатной квартиры наедине с самим собой. За эти дни я на собственной шкуре ощутила, что чувствуют несчастные животные, запертые в клетках. После такого зоопарк или цирк кажутся мне не развлечением, а болезненным напоминанием о собственном бетонном заключении.

Когда начался набор персонала для Госпрограммы по сбору биоданных населения, мне было уже всё равно, что там за дверью: пусть это будет хоть смертельный вирус, хоть армагеддон. Ближайший к моему дому Пункт оказался на Водном стадионе. Я прошла интервью и несколько психологических тестов, подписала бумаги, подтверждающие, что в случае летального исхода претензий к работодателю не имею, и в тот же день была принята в ряды госслужащих.

От воспоминаний о моей отчаянной попытке вырваться из давящих стен квартиры меня отвлёк звук пролетевшего мимо дрона, несущего коробку с надписью «Доставка еды – Госпрограмма». Тех, кто ещё не успел по Программе распределения получить новую работу, государство поддерживает продуктами и дотациями, поэтому государственные дроны-доставщики частенько снуют по улицам.

Пройдя уже половину пути до работы, я встретила на дороге всего пару легковых машин. Снижение траффика принесло в город тишину, порой пугающую и пронзительную, в которой звуки поворачивающихся вслед за прохожими одноглазых камер, установленных на подъездах и столбах, заставляют волосы вставать дыбом. Но на этих чернооких циклопов, заполонивших столицу, я уже давно перестала обращать внимание. Возможно, потому, что их стало больше, чем людей. А последнюю неделю на госканале и вовсе без умолку трубят, что в видеопокрытии Москвы теперь не осталось слепых пятен – Программа камерицазии успешно завершена.

Вымытый почти до скрипа и во избежание гололёда тут же посыпанный солью тротуар повернул направо и устремился дальше, мимо синей вывески продуктового магазина «Вектолит». Во время жёсткого локдауна эта сеть почти не пострадала, зато ей, как и большинству магазинов, пришлось полностью перестроить свою работу. Теперь покупатели должны оформлять заказы заранее и забирать их из кассовых окошек или дронобоксов у дома.

Уже подходя к работе, я остановилась у кассового окна моего любимого кафе, которое, к счастью, уцелело.

– Поднесите руку к ЭТИ, – голос кассирши, и без того приглушённый респиратором, казался охрипшим.

Я засунула руку в большую выемку с установленным в ней электротеплоизмерителем, сокращённо ЭТИ, и сигнальная лампочка загорелась зелёным – спустя десять минут дороги моя температура была по-прежнему в норме.

– Капучино, средний, и круассан с миндальным кремом, пожалуйста.

На экране, встроенном в кассовое окно, высветилась сумма, и я поднесла руку с чипом к ридеру, чтобы расплатиться.

Наличные деньги ограничили почти сразу же после появления вируса, а когда в стране завершится программа чипизации, их и вовсе планируют запретить. Счета, документы и даже аккаунты в соцсетях теперь привязаны к идентификационному номеру гражданина, или ИНГ, и зашиты в чип.