Карен Джой Фаулер
Только стоячие места
Гужов Е., перевод
В Добрую пятницу 1865 года Вашингтон, округ Колумбия, был переполнен туристами и гуляками. Даже "Уиллард", который заявлял, что является самым большим отелем в стране, с номерами для 1200 гостей, был забит. В холлах и гостиных было жарко от тел. В золоченых канделябрах шипел газовый свет, разливаясь на черно-бардовых ливреях швейцаров. Многие из отдыхающих были женщинами. В 1865 женщинами восхищались за их пышность и пускали везде, куда входили их скрепленные обручами юбки. Женщины у "Уилларда" носили кричащие по цвету платья с огромными юбками и походили на большие перевернутые тюльпаны. Мужчины выступали в сюртуках-ласточках.
Снаружи стояла почти весна. Цвела форсития, покрывая город желтой пыльцой. В общественных парках пробивалась трава, дороги растаяли до консистенции грязи. Свиньи бродили по городу, словно собаки, а дохлые кошки дюжинами плавали в сточных канавах, благоухая в комнатах даже самого Белого дома.
Отель "Метрополитен" содержал особенно буйную группу празднующих из Балтимора, которая провела ночь на 13 апреля, провозглашая тосты за все что угодно под солнцем. Они воскресли утром 14-го, бледные и изнуренные, окруженные разбитыми бокалами и ощупывая синяки, про которые не могли вспомнить, где же их получили.
Был последний день Великого поста. Война была официально закончена, если не считать армии конфедератов Джозефа Джонстона и некоторых ванных действий на Западе. Жители Вашингтона, округ Колумбия, все еще начинали каждое утро чтением ежедневного списка погибших. Эта задача, как ничто иное, только добавляла к ощущению необходимости крайней настоятельности мира. Потерять родственника или возлюбленного теперь, когда весь остальной город впал в безумное, хотя и мрачное, празднование, было бы невыносимым.
Постояльцы меблированных комнат Мэри Сюррат начали этот день завтраком из куска мяса, яичницы с окороком, устриц, овсянки и виски. Семнадцатилетняя дочь Мэри, Анна, была влюблена в Джона Уилкса Бута. У нее была его фотография, спрятанная в гостиной за литографией под названием "Утро, Полдень и Ночь". Она помогла матери убрать стол и с острым чрезмерным неодобрением заметила, что один из двух новых постояльцев, один из тех мужчин, которым комнаты дали только прошлым вечером, уставился на ее мать.
Мэри Сюррат не была ни миловидной женщиной, ни особо умной, не была она и молодой. Анна была слишком романтична, слишком увлекалась звездами театра, чтобы такое одобрить. Одна вещь - лежать без сна по ночам в своей спальне на чердаке, думая о ДжУ. А другая - вообразить свою мать играющей хоть какую-то часть в таких чувствах.
Брат Анны, Джон, рассказал ей, что пять лет назад женщина по имени Генриетта Ирвинг пыталась вонзить в Бута нож. Потерпев неудачу, она воткнула лезвие в собственную грудь. Он, похоже, считал, что подобная история приведет Анну в чувство. Она же, как любой мог бы предсказать, возымела противоположный эффект. Анна слышала так же, что Бут содержит женщину в борделе возле Белого дома. А однажды она видела газету, в которой Бот сочинил поэму. И вот какие были финальные строки:
Now in this hour that we part,
I will ask to be forgotten never
But, in thy pure and guileless heart,
Consider me thy friend dear Eva.
Анна сидела в гостиной, пока мать ее дремала, и представляла, что она первая из этих женщин, а когда уставала от этого, то иногда отваживалась представлять, что она вторая, но чаще всего ей нравилось воображать себя третьей.
Флирт был делом распространенным и серьезным, и женщины в Вашингтоне усердно работали над ним. Война вдали всегда обеспечивает богатый контекст безнадежности, хотя в то же время дарит женщинам частицы дополнительной свободы. И они прекрасно могут наслаждаться ею, если цена, которую они платят, есть все что угодно, кроме их сыновей.
Новые мужчины едва притронулись к еде, отрезали самые жирные куски и оставили их блестящими сальными кучками отбросов. Они прикончили виски, но, пока пили, кривили лица. Анна негодовала на комплименты их взглядов и, парадоксальным образом, теперь обижалась на оскорбление их тарелок. Ее мать накрывает хороший стол.
На самом-то деле они Анне не понравились и она надеялась, что они не останутся. В последнее время она часто видит мужчин за пределами меблированных комнат Сюррат, мужчин, которые заняты неубедительными делами, когда она проходит мимо. Она связывает этих новых людей с теми, и она достаточно проницательна, чтобы считать их постояльца Луиса Уикмена отвечающим за большое их количество, даже не понимая, до какой степени она права. Ведь весь последний год она жила в хозяйстве конфедератов в самом сердце Вашингтона. У всех вокруг нее какие-то тайны. И она выросла, совершенно привыкнув к ним.
Уикмен был постоянным жильцом меблированных комнат Сюррат. Это был полный дружелюбный человек, который работал в офисе генерального комиссара тюрем и делил спальню с Джоном Сюрратом. Секреты были тем, чем торговал Уикмен. Он обеспечивал Джона, который был курьером Конфедерации, материалами для тайной переброски на Юг. Но потом Уикмен где-то в марте по какой-то прихоти сказал в собственном офисе, что в тех самых меблирашках, где он живет, замышляют заговор сецессионистов против президента.
Это замечание вызвало больший интерес, чем он ожидал. Его вызвали в офис капитана МакДэвитта и долго расспрашивали. Как результат, меблированные комнаты Сюррат находились под наблюдением с марта по апрель, хотя, и это очень странный факт, никаких записей ни о наблюдении, ни о допросе впоследствии не нашли.
Анна, конечно, обрадовалась бы, узнав все это. Как и большинство молодых девушек, она любила внимание. А здесь налицо стержень романтической истории. Вместо этого, она чувствовала только, что что-то замышляется, и что ее благочестивая, простоватая мать в этом участвует.
Новый гость, тот, что говорил больше всех, обладал странной шепелявостью, и Анне это тоже не нравилось. Она гибко шагнула между двумя постояльцами, чтобы забрать их тарелки. Она воспользовалась письмом брата, чтобы выйти на улицу сразу после завтрака. "Мама", сказала она, "я сейчас отнесу письмо Джона бедной мисс Уорд."
