Ну а если посмотреть на структуру потерь мехкорпусов? А заодно надо бы конкретнее разобраться в том, какова в них была доля боеготовых танков к началу войны. Сделаем это на примере одного из наиболее укомплектованных мехкорпусов этого периода – 8-го, воспользовавшись данными А. Исаева, полученными им в ЦАМО РФ (ф. 229, оп. 161, д. 89, л. 90) [31]. Итак, вот основные цифры наличия, местонахождения, использования, потерь и остатка танков этого корпуса за первый месяц войны:

Если проанализировать эти данные, то в результате получается:

В качестве комментария к первой из таблиц надо прежде всего отметить, что в ней не сходится баланс наличия и потерь по танку БТ-7. Но, как говорится, за что купил, за то и продаю. Автор вынужден оперировать теми цифрами, которые приведены в работе А. Исаева, и почему в них есть расхождения, можно только догадываться. В любом случае эти расхождения являются не столь уж и существенными и на общую картину наличия и потерь танков рассматриваемого мехкорпуса почти не влияют.

Далее следует сказать, что в отчете помощника командира мехкорпуса по техчасти, положенного в основу этой таблицы, показан очень высокий процент готовности к бою в начале войны танков Т-34 и КВ и одновременно неправдоподобно низкий процент их потерь на марше и в боях. Могло ли быть такое? Наиболее вероятным представляется следующее объяснение: составившее этот отчет должностное лицо, будучи одним из ответственных в мехкорпусе за техчасть, стремилось тем самым показать свою деятельность в лучшем свете. Завысить процент боеготовности танков можно было за счет завышения числа переданных танков в другие воинские части (поди проверь это, тем более что многие командиры и начальники были к тому времени убиты, а соответствующая документация утеряна в результате поражений и отступлений), а также за счет преувеличения числа танков, пропавших без вести.

Особенно странно, почему именно среди танков нового типа было так много пропавших без вести – 21,3 % от числа направленных в бой (от списка на 22.06.1941 г. – 19,3 %), в то время как среди танков старого типа – 13,4 % (от списка на 22.06.1941 г. – 9,0 %)? Ведь по логике, всё должно быть наоборот. Ибо эти танки не только имели лучшие боевые и технические характеристики по сравнению со старыми танками и меньшую степень изношенности, но и были на особом счету. Их и было гораздо меньше. Поэтому непонятно, почему именно о судьбе новых танков, направленных в бой, это должностное лицо знало хуже? Хотелось бы ему поверить, но, как говорится, из любви к искусству логики никак нельзя. Видимо, помпотех просто не хотел пугать начальство шокирующими цифрами потерь этих танков в боях и на маршах, «спрятав» часть из них в числе пропавших без вести. А скорее всего, большинство из новых танков и вовсе на момент начала войны не успели подготовить к боям.

Нельзя здесь не отметить и то, что графа о пропавших без вести весьма удобна в отчетах, чтобы крутить-вертеть цифрами наличия и потерь в какую угодно сторону. К этой категории потерь можно отнести что угодно. А если что, то потом и обнаружение «пропажи» показать несложно.

Но все-таки надо признать, что в целом оснований сильно не доверять этому отчету не имеется, пусть в нем реальность, скорее всего, значительно приукрашена. Более того, он отразил достаточно закономерную ситуацию. Во-первых, танки нового типа в среднем были более боеготовы, чем танки старого типа. Во-вторых, потери среди первых были меньшими.

Однако танков нового типа к тому времени было выпущено еще довольно мало. А иначе и быть не могло: КВ-1 стал выпускаться в августе 1939 года, КВ-2 – в феврале 1940 года. Эти танки были дорогостоящими и недостаточно технологичными, поэтому в больших количествах они производиться не могли. Еще позже был налажен серийный выпуск Т-34 – лишь в апреле 1940 года. При этом до конца этого года было выпущено всего-то немногим более 100 таких танков. Так что по-настоящему массовый выпуск «тридцатьчетверок» был организован уже в 1941 году. К тому же ни сама эта модель, ни технология ее производства в то время еще не были должным образом отработаны.

Большинство танков нового типа поступило в войска в считаные месяцы накануне войны, а значительная их доля – в последние недели перед ее началом. Поэтому эти танки, а тем более их экипажи были недостаточно хорошо подготовлены. Если их и успели поставить в строй в элементарно готовом для маршей и боев состоянии, то вряд ли успели объездить, хорошо изучить их особенности, потренироваться в их использовании. А многие поступившие в последние дни перед войной и вовсе, по-видимому, не были еще на самом деле поставлены в строй. Этим всем и можно объяснить, что даже среди танков нового типа общие потери были сравнительно велики, как на маршах, так и в боях.

И еще здесь хотелось бы отметить, что если экстраполировать данные о боеготовности танков этого корпуса на все войска ЗВО, то получается, что реально боеготовых танков к началу войны было около 70 % от их списочного состава. Если учесть, что по списку во всех прифронтовых мехкорпусах танков к началу войны было немногим более 11 тыс., то получается, что всего боеготовых танков, встречавших войска вторжения врага, насчитывалось около 7,75 тыс., а вовсе не 13–14 тыс., как их численность определяется в большинстве исторических трудов. Правда, в наших приграничных войсках имелись также танки и в других соединениях, но их было сравнительно немного, и это были легкие танки, а также танкетки (подробнее обо всем этом будет сказано далее).

Почему же в этом сражении под Дубно немцы одержали сокрушительную победу? Да причины в основном те же, по которым они побеждали летом и осенью 1941 года. Ну, во-первых, в их группировке было значительно больше танков нового, мощного типа (даже по данным А. Исаева, 450 против 340 наших), что в значительной мере компенсировало большой перевес советских войск в танках устаревших видов. Во-вторых, их соединения были гораздо лучше обеспечены автотранспортом, что позволяло им быть более мобильными и иметь лучшее снабжение. В-третьих, их артиллерия была гораздо более многочисленной и мобильной благодаря прежде всего хорошему оснащению быстроходными полугусеничными тягачами. В-четвертых, к тому времени они имели почти полное господство в воздухе. В-пятых, их группировка была более сбалансированной, слаженной и компактной, в отличие от советской, которая впопыхах собиралась из разбросанных по Правобережной Украине соединений. Ибо, к сожалению, война вначале развивалась по немецкому сценарию, а не по советскому. Ну и, в конце концов, есть основания сильно сомневаться в большом численном превосходстве в танках советской группировки, участвовавшей в этом сражении, о котором говорят большинство историков. Хотя бы потому, что советские танки ими считались все, которые числились в списках мехкорпусов, а немецкие – те, которые реально были введены в бой.

В развитие поднятой темы хотелось бы еще привести небезынтересные пассажи из воспоминаний маршала И. Баграмяна. Являясь тогда одним из руководителей штаба Юго-Западного фронта, он весьма досадовал о «невыполнимом» (!) приказе наркома обороны о контрнаступлении фронта силами не менее пяти (!) механизированных корпусов и всей его авиации. Приказ этот был отдан вечером 22 июня, а наступление намечено на следующее утро. Он даже вспомнил, как у него «перехватило дыхание» от такой «досады» [32].

Да, приказ, конечно, был трудным для исполнения, в частности по срокам и задачам. Но разве он был таким уж невыполнимым? Ведь считается, что Юго-Западный фронт по числу танков намного превосходил не только эту группу, но и все немецкие войска, вместе взятые. Откройте почти любой источник, в котором сравниваются танковые силы сторон, сражавшиеся в начале войны на Киевском направлении, и вы увидите, что будто бы против примерно 800 немецких танков здесь действовало почти 4800 советских [33]. И даже скептически настроенный к этим данным В. Гончаров пишет, что один только 4-й механизированный корпус имел танков больше, чем вся танковая группа В. фон Клейста [34]. Ну а других танков, а также САУ противника, судя по работам большинства историков, на этом направлении как бы и не существовало.