В дверях появился помощник Сталина Александр Николаевич Поскребышев. Иосиф Виссарионович кивнул ему. Тут же в кабинет вошли Тимошенко и Ватутин. Их лица от бессонных ночей казались сухими и резкими. Во всем чувствовалась внутренняя напряженность.
Сталин впился глазами в карту с нанесенной обстановкой, развернутую на зеленом сукне большого стола. Его взгляд сосредоточился на полосе Западного фронта. Здесь жирные синие стрелы как бы прорезали пространство от Вильнюса до Минска и от Бреста через Барановичи опять-таки на Минск. Лицо его сделалось землисто-серым, четко обозначились побледневшие оспинки. Молча постояв над картой, Иосиф Виссарионович вернулся к своему рабочему столу, взял не зажженную трубку, сунул ее в рот и замер.
Только вчера Ставка Главного командования приказала отвести войска 3-й и 10-й армий Западного фронта на рубеж, простершийся от Лиды, через Слоним на Пинск. Оказалось, что немцы уже оставили этот рубеж далеко позади себя. Вчера же, когда принимали решение о создании стратегического фронта обороны по рубежу Западной Двины и Днепра, Сталин, не возражая против директивы, все-таки надеялся, что немцы захлебнутся там, западнее Минска.
– Разрешите докладывать? – потухшим голосом спросил Тимошенко, мучительно глядя в его сгорбившуюся спину.
– Что же докладывать, – очень тихо и сдержанно сказал Сталин. Он подошел к Тимошенко и Ватутину, поочередно посмотрел им в лица и глухо спросил: – Значит, Минск под непосредственной угрозой?
– Да, товарищ Сталин, – вдруг охрипшим голосом ответил Тимошенко. – Танковые группы противника, пользуясь своим численным превосходством и хорошим обеспечением с воздуха, глубоко охватили фланги войск Западного фронта.
– Что же происходит? – Сталин, будто не вникнув в слова наркома обороны, снова повернулся к карте. – Только вчера вы усилили Четвертую армию Коробкова двумя корпусами… Какие результаты?
– Товарищ Сталин, командование Западного фронта весьма активно маневрирует резервами, – заговорил, сдерживая волнение, генерал Ватутин. – Противнику нанесен колоссальный урон! Но Павлов и его штаб допустили ряд просчетов. В первый день войны связь со штабами армий оказалась нарушенной. Павлов, естественно, и мы не знали, что делается на левом крыле фронта. Там же немцам удалось прорваться и в течение дня продвинуть свои танки на 60 километров… Павлов тем временем принимал меры лишь по ликвидации прорыва на правом крыле. Допущена еще одна – главная – ошибка при вскрытии оперативного замысла немецкого командования. – Ватутин повернулся к карте. – Свои контрмеры Павлов строил, исходя из того, что противник ударами со стороны Бреста и Сувалок постарается в районе Лиды замкнуть кольцо вокруг войск фронта. Он просмотрел крупную танковую группу, которая вклинилась между Западным и Северо-Западным фронтами.
– Эта группа и прорвалась со стороны Вильнюса к Минску, – пояснил Тимошенко. – Вчера мы пытались остановить продвижение ее колонн ударами с воздуха. Нанесли урон, но не остановили. Надеюсь, что немцы разобьют лоб о Минский и Слуцкий укрепленные районы. – Тимошенко притронулся к начертанным в центре карты красным карандашом двум продолговатым овалам. – Мы приняли меры по их усилению. Вступает в дело 13-я армия.
– А что происходит в районах Белостока, Волковыска, Кобрина? – Сталин отвернулся от стола. – Что сообщают штабы армий?
– У Павлова нет с ними постоянной связи, – ответил Тимошенко, тая в сдвинутых бровях и пасмурном взгляде боль и горечь. – Он потерял управление войскам и не успел принять мер к спасению белостокской группировки…
Вечером последовал вызов в Москву Жукова. Тогда же генерал Павлов был отстранен от командования войсками Западного фронта.
Ночь на 30 июня стала шоковой в психологическом состоянии Сталина. Толчком этого стало известие о падении Минска. Затем состоялся резкий разговор в Генеральном штабе с Тимошенко и Жуковым. Сказались, вероятно, и бессонные ночи, в результате чего проявились симптомы болезни: хрипота, насморк, распухший нос, пожелтевшие глаза. Глава правительства стал вял, раздражителен, внешне безволен. Сперва он уехал из Кремля на Кунцевскую дачу, затем перебрался на Дальнюю дачу к дорогой сердцу Светлане[3].
Эту ночь по разному описывают в литературе.
Анастас Иванович Микоян, заместитель Председателя Совнаркома, нарком внешней торговли, член политбюро ЦК ВКП(б), рассказывал, что Молотов, Маленков, Ворошилов, Берия, Вознесенский и он пришли к выводу о необходимости создания Государственного Комитета Обороны, в руках которого следовало бы сосредоточить всю власть в стране, и решили поехать к Сталину. Он был на даче… Застали его сидящим в кресле. Он смотрит на нас и спрашивает: «Зачем пришли?» Вид у него какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать.
Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстрее решать все вопросы, чтобы как можно скорее поставить страну на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин. Он посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал» (Политическое образование. 1988. № 9. С. 75).
Николай Николаевич Воронов, в то время начальник Главного управления ПВО страны, заместитель наркома обороны, повествуя о последних днях июня 1941 года, отмечает, что «Сталин был в подавленном состоянии, нервный и неуравновешенный… По моему мнению, он неправильно представлял масштабы начавшейся войны, те силы и средства, которые действительно смогли бы остановить наступающего противника на широчайшем фронте от моря до моря… В то время в Ставку поступало много донесений с фронтов с явно завышенными данными о потерях противника. Может быть, это и вводило Сталина в заблуждение» (Воронов Н.Н. На службе военной. М., 1963. С. 179).
Никита Сергеевич Хрущев, в то время первый секретарь ЦК КП(б) Украины, член Политбюро ЦК, писал: «Я часто вспоминаю рассказ Берии о поведении Сталина с начала войны. Сначала он не хотел в это поверить и цеплялся за надежду, что это провокация, приказывал даже не открывать огня, надеялся на чудо, пытался спрятаться за собственные иллюзии. Затем ему стали докладывать о победоносном продвижении гитлеровских войск. Тут-то открыто проявилось то, что он скрывал от всех, – его панический страх перед Гитлером. Сталин выглядел старым, пришибленным, растерянным. Членам Политбюро, собравшимся вечером 30 июня у него в кабинете, он сказал: «Все, чего добился Ленин и что он нам оставил, мы безвозвратно потеряли. Все погибло». И, ничего не добавив, вышел из кабинета, уехал к себе на дачу.
Берия рассказывал, что все остались в растерянности. Но потом решили наметить некоторые практические мероприятия. Ведь шла война, надо было действовать. Обсудив дела, они решили сами поехать к Сталину. Сталин принял их, и они начали убеждать его, что еще не все потеряно, что у нас большая страна, мы можем собраться с силами и дать отпор врагу, убеждали его вернуться к руководству и возглавить оборону страны. Сталин согласился, вернулся в Кремль и опять приступил к работе» (Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева // Вопросы истории. 1990. № 2. С. 77).
Судя по воспоминаниям современников, в ряде случаев несколько украшенных в оценке событий, психологический шок у Сталина действительно был. Скорей всего наступило состояние человека, для которого шел процесс падения с олимпа того величия и непогрешимости, созданного как самим Сталиным, так и его окружением.
Первыми шагами, которые свидетельствовали о том, что Сталин пытался взять в руки не только себя, но и контроль над обстановкой, стало оформление создания Государственного Комитета Обороны, замены командующих войсками Западного (первоначально генералом А.И. Еременко, затем маршалом С.К. Тимошенко) и Северо-Западного фронтов (генералом П.П. Собенниковым). Тогда же начальником штаба на Западный фронт был направлен генерал Г.К. Маландин, на Северо-Западный – генерал Н.Ф. Ватутин. Членом Военного совета Западного фронта назначается начальник Главного управления политической пропаганды РККА, заместитель Наркома обороны, Нарком государственного контроля, член ЦК и Оргбюро ЦК ВКП(б) Лев Захарович Мехлис.
