Взлетали юбки, и птицы пели о чем-то хорошем, и возвышенные слоги сочились из уст влюбленных – медом на литавры. Чтобы сладко, чтобы не отказала, чтобы «пусть отказала, но не сейчас».

И речка била в берега, и волна становилась резкой. Катер скрывался, выныривая по другую сторону моста, в который раз шамкая громкоговорителем, и в который раз затихая по воле чьей-то умелой руки. Солнце скидывало людские одежды, обещая долгую жизнь, било по затылкам теплом ладони, заставляя прикрывать глаза, отчего казалось, что на свете все чудесно, а умиротворение никогда не кончится.

Леся сидела на палубе и наслаждалась.

– Вам хорошо? – Рубинчик склонился над девушкой. Не нужно было следить за его взглядом, чтобы понять, тот скорей под блузой, чем на.

– Очень хорошо, – ответила Леся, улыбнувшись. – Вы турист?

– Нет, – Рубинчик присел, не дожидаясь приглашения. – Я живу недалеко. Просто захотел прокатиться. Все дожди, дожди, а сегодня солнце. Я – врач, – поспешил он оправдать свой интерес.

Рубинчик был в легкой льняной рубахе, в светлых брюках и туфлях. Обыкновенный нос, средний, не примечательный, тонкие губы и прорезанный двумя бороздами морщин лоб выдали в нем человека занятого, кого эта занятость сожрала без остатка.

Говорить было не о чем, а уходить – жаль. Рубинчик решился на знакомство.

– А хотите я угадаю, когда Ваш День рождения?

Леся едва вскинула левую бровь.

– День рождения у Вас сегодня.

– Верно, – глаза весело блеснули и девушка, – Рубинчик давал руку на отсеченье, – специально развернулась, чтобы видна была ее грудь в полу расстегнутой блузе.

– Скажите, Вы ведь точно наугад спросили, да?

Разговор завязался, превращаясь в мозаику с главным рисунком – мужчина, женщина.

Вскоре катер остановился, люди сошли на берег. Первые шаги смешили. Были такими, словно ты выпил: тело не слушалось, хотя голова соображала вполне.

– Пойдем, пойдем, – подговаривала Леся, увлекая нового знакомого.

Метрах в пятидесяти расположился старенький бар-ресторан до боли знакомый «Кровавой Мери».

«Не дорого», – оценил Рубинчик, мысленно подсчитывая наличность в кармане и переступая порог.

Торопиться не хотелось. Приключение и этот катер, и Леся отвлекли от буден, куда неминуемо предстояло вернуться.

– Вы не ревнивы? – спросила девушка, прислонившись к стене.

– Нет. Думаю, нет. Определенно.

– А Ваша жена?

– О-о, – протянул Рубинчик. – Мавр. Мавр в юбке. В смысле – очень. Задушит – не заметит.

– Это хорошо, – кивнула Леся. – Хорошо, что Вы не ревнуете, – добавила она. – Ревнует тот, кто любит, – и не дав мужчине поддержать диалог и как-то убедить в обратном, огорошила. – А Вы перед сексом пиво пьете?

Рубинчик врос в кресло. Ему стало не по себе. Как бы хороша не была Леся, тему интимную перед первой встречной озвучивать совершенно не хотелось. В звуке голоса, в выражении лица его стало столько холода и отчужденности, что он вполне мог бы заменить Кая, складывающего изо льда известное слово.

– Я почему спрашиваю, – быстро проговорила Леся, вспыхнув. – От этого вкус спермы меняется.

Рубинчик поперхнулся.

Белый павильон на противоположной стороне улицы поплыл цветами. Туда же пустились рекламные щиты, конструкции и «Немецкая обувь». Сердце застучало, заиграло.

Посетителей становилось все больше. Создалось впечатление, что всех вваливающихся в бар охватило радостное возбуждение.

– А это имеет значение? – снисходительно улыбнулся Рубинчик, мысленно расстегивая ремень. Хотелось пить. Причем пиво. А Леся молчала. Рубинчик закинул ногу на ногу.

– Конечно, имеет, – поторопилась Леся, открыто взглянув.

Краска на щеках, блеск глаз, порыв – все говорило о возбуждении. Ладонь Леси, коснулась пальцев Рубинчика.

– Понимаешь, мы на «ты», да? – не дожидаясь ответа, она продолжила. – Это важно. Вот, например, мне хочется, – девушка запнулась, – попробовать, а я не люблю когда она горькая. Ты не заказывай сейчас, хорошо?

– Хорошо, – отозвался радостный Рубинчик. – Что за день, боги, – думал он. – Катер, солнце, отсос. Сама предлагает. Да хрен с ним с пивом. Можно полчаса потерпеть. Низ живота приятно ныл. Хотелось, чтобы успокоили лаской.

– Леська, какими судьбами! – у стола застыла глыба.

Рубинчик даже не услышал, как к столику подошли. Появление парня ожидалось менее всего.

«Шантаж. А у меня только десять штук и то в кабинете. Муж? бой? А может убежать?» – мысли бились и застревали ответами.

– Леська, ты подумай, вот хрен моржовый: я на выставку, выставки нет.

Фактура парня плохо сочеталась со словом «выставка», разве что «коневодства», отчего Рубинчик самодовольно ухмыльнулся.

– Это Ромка, – представила Леся знакомого. – Ромка – художник. Он дома штукатурит.

Рубинчик посмотрел на руки и тело художника Ромки и почувствовал разряженную не в горах атмосферу.

– Воды! Воды-ы! – завопил Ромка пафосно, бросившись к барной стойке. – Только вы…

О чем дальше шла речь, Рубинчик не слышал, они с Лесей ушли. Куда, зачем, мужчина и сам недоумевал. Экстаз и томление остались позади.

– Идем, – проговорила Леся, вложив свою ладошку в ладонь Рубинчика. Ее указательный пальчик хулиганил и щекотал.

Зелень деревьев, прибой, глупые позывные катеров и чаек творили чудеса.

– Так я пиво не пил, – широко улыбаясь, напомнил мужчина, едва сдавив Лесину ладошку.

– А водку?

– Вчера, – соврал Рубинчик.

– Жаль. Горькая значит.

– Чего?

– Сперма горькая будет.

Мужчина остановился. Леся не шутила. Нет, она определенно не шутила.

– Так, ты чего хочешь?

Девушка молчала, только улыбалась издевательски загадочно и призывно.

– Я пил два дня назад. Пойло. Пиво сегодня. Курил хрен знает сколько часов назад. Спортом не занимаюсь, в библиотеку не хожу. Потому сперма горькая, густая, со вкусом дыма, – Рубинчик призадумался и добавил. – Предполагаю.

На душе было радостно и страшно. Спокойствие не приходило. Везде шлялись люди, а кончить хотелось сейчас. Город ворчал и ворчал сердито, звуки его неясные, как язык чучмена, отскакивали от гранита и тонули в воде. Леся дрожала. Внутренней неуправляемой дрожью. Рубинчик сглотнул. Он осмелел и, казалось, не обращал внимание, что стоят они с Лесей на мосту, что руки ее давно проникли под его рубаху.

«Что ж ты делаешь…», – хотелось сказать Рубинчику, но все, на что он был способен – обнять Лесины бедра и ткнуться в нее, дав понять, что нет сил смотреть ни на волны, ни на проходящие юбки, ни на голые икры. Что сейчас, в данную минуту, ему все равно, что случится в мире.

– Я покажу тебе «бабочку», – шептала Леся.

Рубинчику стало казаться, что плоть его живет своей жизнью, а тишина вот-вот взорвется…

Приходящие на пристань люди пропадали во чреве катеров, уносящих их к другим проспектам. Город потерял в звуках. Магазины спешно выбросили ругательное «закрыто», и, тускло сверкнув золотыми погонами крыш, сгинуло солнце.

В свете дрогнувшего молочным фонаря можно было видеть пьяного человека, похожего на Рубинчика. Он шел счастливый, улыбался и не собирался ни перед кем оправдываться.

Первый этаж дома всегда оставался темным больше напоминая полуподвал. Ноги за окном проходили, пробегали, иногда останавливались.

Лето пришло пылью на сапогах, туфлях и голых пятках, взмываясь и оседая на стеклах. А зима… зима была другой. Белый снег с упавшим на него солнцем освещал подобие жилища, гордо именуемое Сенькой домом. Именно зимой между рамами укладывали вату, а на нее елочные игрушки колотым боком вниз. Тогда бывало красиво, но холодно.