Вон как ползёт – любо-дорого посмотреть. Это по снегу-то? Вот смешной! Ух ты, даже до края дороги дополз. А вот дальше – фиг. Тут обочина рыхлая, да снега по колено.

– Ну куда, куда ты, сосиска, намылился? Утонешь в снегу, ведь. Неужто я такая страшная?

Странно. Моя улыбка ему явно не понравилась, отчего он пополз ещё быстрее. Улыбка, как улыбка. Подумаешь, сейчас немного на оскал смахивает. Так это не я такой – жизнь такая. А не надо было меня под своих солдафонов подкладывать, гадёныш фашистский!

– Ты же солдат Великого Фюрера! Отчего же чуть в штаны не наложил? Неужто обычной русской бабы испугался? Ах, да, совсем забыла: у нас же теперь око за око и зуб за зуб. Раз ты имел наглость кинуть меня на растерзание своим камрадам, которые могли меня вот так вдесятером изнасиловать – я имею полное право применить насилие к тебе. Что, не баба, говоришь? Ну так это дело поправимое. Чик-чик – и не мужик. А что это у нас глазёнки забегали? Неужто понял? О, так ты и по-русски гутарить умеешь? Ну надо же! А я тут, понимаешь, решаю – прикнопить тебя или оставить в живых. Раз говоришь по-русски, может, ещё и поживешь. Хотя… А нафиг ты мне сдался? Винтовку тебе в зад, да провернуть там раз десять, чтобы понял, как над другими издеваться. Мушка там весьма знатная. Такая высокая, толстая. Скучно точно не будет – обещаю. Тебе понравится!

– Что найн? Что фройлян? От страха русский забыл? Изъясняйся понятно, на нормальном русском языке, а не на своём собачьем. Тявкаешь там что-то – ни хрена же не понятно. Что, имеешь важные сведения? А нафига они мне? Я похожа на солдата? Раз уж вы, твари, имеете наглость воевать с мирным населением, не удивляйтесь потом, что кое-кто вам яйца поотрывает. Солдаты с бабами и детьми не воюют. А если воюют – не солдаты они, а мрази, которых надо травить как тараканов и уничтожать любыми доступными способами, как бешеных собак.

– Что примолк? Это, между прочим, и тебя касается. Или хочешь сказать, что весь такой белый и пушистый? А не ты ли совсем недавно отдал меня своим солдатикам на поругание? Что глазами блымаешь? Думаешь, прощу? Чтоб ты понял – мне пофиг все твои важные сведения! Мне гораздо важнее таких, как ты, сотнями душить. Прямо вот этими вот руками. Чтобы землю нашу не топтали, твари!

– Ну ладно, ладно. Пока я добрая. Может, где наших встречу – передам твою вшивую морду им как военнопленного. Может, и выживешь.

С этими словами, рывком поставил офицерика на ноги и сдёрнул ремень с лодыжек. И откуда силы-то взялись? А, нет, вон как закачало. Хорошо, что в этот момент за спиной у фрица был и он моей слабости не заметил.

– Пшёл! – тычок дулом пистолета в спину, сопровождаемый стимулирующим пинком под зад заставили офицерика чуть не вприпрыжку припустить к "Ганомагу".

Не знаю, что уж он там себе понапридумывал, но общая картина бойни, похоже, его неслабо так потрясла. Думаю, фриц никак не мог поверить в то, что целый взвод ухайдохала всего одна русская баба. Это для него было настолько невероятным, что он сопротивляться даже и не подумал – выполнял все мои команды беспрекословно, чуть ли не с радостным повизгиванием. Отчего даже я немного прифигел.

Ну надо же как я могу иногда доходчиво изъясняться. Даже это тупорылое фашистское мурло – и то пробрало до печёнок.

Снова спеленал фрицу ноги и присобачил к сиденью "Ганомага" снизу и сверху. Теперь даже захочет – хрен отцепится. Ну не буду же я ему давать свободу действий. У меня, вон, оружия – полный бронетранспортёр. Если немец доберётся хоть до чего-нибудь – быть беде. Рассусоливать со мной он точно не будет: пульнёт в затылок – и поминай, как звали.

Так что связал его на совесть. Выпутаться сможет лишь в том случае, если является прирождённым Гуддини, в чём я, например, сильно сомневаюсь.

Ну что ж, сумерки уже полностью окутали землю. Пришла пора устраивать фейерверк. Как и в деревне, сделал бензиновую дорожку к каждому авто колонны, проехал чуть вперёд и запулил в окончание этого своеобразного бикфордова шнура осветительную ракету. Ракетницу вместе с целым ящиком разноцветных зарядов обнаружил тут же, в бронетранспортёре.

Ох, и знатно полыхнуло. А пока разгорался пожар, я снова плюхнулся на сиденье водителя и дал газу. Едва успел проехать примерно с километр, как раздалась целая серия взрывов: это рванули колотушки, инициирующие более серьёзный заряд. А затем рвануло так, что пламя взметнулось чуть ли не выше самых высоких сосен близлежащего леса. Похоже, в танке сдетонировал боекомплект.

Бросив короткий взгляд на офицерика, весело ему подмигнул:

– Видал, как ваша техника горит? Прямо душа радуется, – рассмеялся я.

Странно, что у немца при этом лицо как-то сильно перекосило.

– Ничего, камрад, скоро выберемся к своим – сдам тебя… на опыты. Думаю, из-за того, что вы тут натворили, наши тебе устроят очень горячий приём. Смотри, в штаны не наложи от радости.

И уже не обращая внимания на пленного, нажал на акселератор. Что меня ждёт впереди – одному Богу ведомо. Доберусь до своих – прекрасно. Не доберусь – напоследок грохну этого урюка, чтоб жизнь мёдом не казалась. А то взяли моду, понимаешь, на мирном населении отыгрываться. Не солдаты – угрёбища какие-то. Так что по Сеньке и шапка. А судя по периодическим всплескам памяти, земли у нас мно-о-го. Всю мразь и сволоту прикопать точно хватит. Заодно и полезные удобрения – всё какая-никакая польза. Так что зря вы припёрлись к нам, господа хорошие. Так здесь навеки и останетесь – живыми обратно не выпустим. Адью!..

Только снежная пыль заклубилась за металлическим бортом Ганомага, уносящего по едва видимому дорожному полотну двоих, пока ещё живых, но непримиримых в своём жестоком противостоянии людей.

И звучала едва слышимая за грохотом двигателя песня, выводимая чуть хрипловатым от напряжения, но всё ещё звонким девичьим голоском: