И тут у меня появилось такое чувство, что ежели я не поспешу, то сейчас вылезший из своей берлоги Стессель по привычке начнет бодаться за административную власть и наломает мне таких дров, после чего я просто буду вынужден замочить этого козла где придется, не заморачиваясь подбором подходящего сортира.
– Значит так, Роман Исидорович, – сказал я вполголоса, обернувшись к генералу Кондратенко, – я только что узнал, что мое личное присутствие требуется в другом месте. Вместо себя оставляю вам за офицера связи мадмуазель Аеллу. Она является моей Верной и состоит со мной в непрерывной мысленной связи. Если у вас возникнет какой-нибудь вопрос или нужда, то обращайтесь ко мне через нее. Я тут же об этом узнаю. И еще. Мадмуазель Аелла не какая-то там домашняя девица, хрупкая и беспомощная. Она амазонка, а это значит – существо сильное, дикое, необузданное и подчиняющееся только дисциплине воинского единства, требующего безукоризненного послушания воинскому вождю, то есть мне. Рожденная в седле и вскормленная с конца копья, она взяла в руки свой первый лук тогда же, когда обычные дети берут в руки ложку. Дикая скачка во весь опор и стрельба, неважно из чего – для нее такой же естественный процесс, как для других дыхание… – Я повысил голос. – В первую очередь обращаюсь к присутствующим тут молодым людям. Вы можете, конечно, поухаживать за этой очаровательной мадмуазелью, но если эти ухаживанья ей не понравятся, то вам лучше как можно скорее потеряться в складках местности. А то могут быть разные нюансы: то ли она вам чего-нибудь сломает, то ли я, во исполнение обязанностей сюзерена, оторву вам голову за обиду своей Верной. Для меня эта клятва более чем серьезна. – Я сделал паузу, чтобы присутствующие могли в полной мере осознать сказанное. Затем закончил свою речь словами: – А теперь счастливо оставаться, я ухожу, но обещаю вернуться…
И, не заморачиваясь поисками укромного угла, я открыл переход прямо при изумленных свидетелях и ушел в него – туда, где мое присутствие немедленно требовалось «здесь и сейчас».
05 декабря (22 ноября) 1904 год Р.Х., день первый, 19:15. Порт-Артур, Старый Город, Сводный госпиталь.
Статский советник, доктор медицины Виктор Борисович фон Гюббенет.
Артанский князь Серегин свалился на наши головы неожиданно, как снег в июльскую жару. Только что все было чинно и мирно, не считая осады, но сегодня все перевернулось вверх дном, картина мира рухнула, черное стало белым, невероятное – очевидным, а сказка обернулась былью. Ожесточенный бой, с самого утра разгоревшийся за вершину горы Высокой, не обещал нам, врачам, ничего, кроме новых раненых, новой боли и новых душевных страданий оттого, что раненые иногда умирают прямо под ножом хирурга. Мы почти ничем не можем помочь людям, пострадавшим за Веру, Царя и Отечество, потому что у нас на исходе даже самые элементарные медикаменты, а вместо перевязочного материала мы вынуждены использовать парусину, взятую с флотских складов.
Время шло; накал сражения все не утихал, грохот артиллерийской канонады был слышен даже у нас, несмотря на то, что от места боя нас заграждает гора Перепелиная, но новых раненых не везли не только в наш Сводный госпиталь, но и в лечебные учреждения, расположенные в Новом Городе. А потом к нам на рикше приехали генерал-майор Ирман и юноша в мундире флотского офицера с погонами младшего инженера-механика (его представили мне как господина Лосев). Полковник попросил освидетельствовать молодого человека на предмет осколочного ранения в бедро, случившегося якобы примерно сутки назад. При этом никаких признаков какого-либо ранения в ногу, за исключением легкой хромоты, при внешнем осмотре не проглядывалось.
Попросив молодого человека снять грубо заштопанные штаны, я размотал повязку, заскорузлую от крови, и пришел в величайшее изумление. Во-первых – ранение действительно имело место, но можно было подумать, что осколок угодил в ногу не вчера, а полгода или даже год назад. Во-вторых – шрам, уже совершенно побелевший, выглядел так, как будто рану не шили, как положено по науке, а просто разгладили руками, и так она сама зажила в очень короткий срок. Почерк хирурга при операции, знаете ли, много значит. Только посмотрев на зашитую рану, я могу определить, кто из крупных хирургов или их учеников оперировал этого больного и сколько времени прошло с момента операции, – но такого, как в этот раз, мне видеть доселе не доводилось.
Расспросив господина Лосева, я услышал сказочную историю о заморском самовластном Артанском князе Серегине, который со своим войском пришел на выручку Порт-Артуру. Это его пехотный легион (что бы это слово ни значило в наши времена) укрепился на горе Высокой и уже несколько часов обучает настырно атакующих японцев хорошим манерам. А раненых от него к нам не везут, потому что у артанцев есть свой госпиталь – вот как. И даже, более того, заморский князь настолько великодушен, что предлагает нам отправить к нему на излечение всех тяжелораненых, умирающих, тех, в ком едва теплится жизнь, ибо если страдальцев довезут до его госпиталя живыми, тамошние врачи никого не отдадут безносой, по крайней мере, не на этот раз. Поди ж ты, однако…
Я, конечно, слушал внимательно, но относился к рассказу молодого человека скептически, пытаясь лишь определить, красочное это вранье или же великолепный бред. А может быть, и не то, и не другое, просто этот Лосев, став очевидцем необычных событий, интерпретирует их на свой манер, в меру своего воображения… Но, однако же, рана его, странным образом зажившая столь быстро, и вправду свидетельствовала о чуде, и об этом мне еще предстояло поразмыслить. Я никогда не видел подобного, однако приходилось слышать от коллег истории, когда нечто похожее происходило с людьми, которых коснулась Божья Благодать… Словом, мне оставалось только кивать в ответ удивительному повествованию господина Лосева.
А молодой человек заливался соловьем, и глаза его вдохновенно горели, но при этом он нимало не походил ни на прожженного лжеца, ни на душевнобольного.
– Доктор, они – этот князь и его люди – творят поразительные, невероятные вещи! – говорил он. – И, знаете, они делают это походя, будто так и должно быть. Ногу мне знаете кто залечил? Ни за что не поверите! Девочка-отроковица! Да-да! И знаете, кто она такая? Она назвалась эллинской богиней первой подростковой любви! И буквально за пять минут – пять, доктор, не более! – она наложением рук залечила мою рану! Вы когда-нибудь слышали о такой богине, доктор? Нет? То-то же… Лилия… ее имя – Лилия!
И тут, едва молодой человек произнес это имя, как у меня в кабинете раздался негромкий хлопок. Я от неожиданности вздрогнул, обернулся на звук и увидел перед собой девочку. Она взялась прямо из ниоткуда, из воздуха! О, это было преудивительнейшее создание… Даже и сомневаться не приходилось, что это именно та самая отроковица по имени Лилия, о которой только что толковал пациент. Конечно же, я оторопел и потерял дар речи. Борясь с непреодолимым желанием протереть глаза, я с изумлением разглядывал юную мадмуазель. На вид ей было лет двенадцать-тринадцать, и одета она была как… как врач: белый халат и белая же шапочка с прикрепленным круглым зеркалом. Кроме того, на носу ее красовались огромные очки, на шее висел стетоскоп. Она смело и, я бы даже сказал, дерзко взглянула на меня, затем кокетливо одернула свой халат и заправила под шапочку выбившуюся прядь волнистых темных волос. Под очками ее глаза казались огромными, потому их выражение трудно было определить – и оттого мне стало вдвойне неуютней. Несмотря на то, что вид ее на объективный взгляд был необычайно комичен, думаю, что никому и в голову не пришло бы смеяться. Веяло от нее чем-то таким… потусторонним, волшебным, грозным и неведомым… И от этого ощущения у меня даже слегка зашевелились волосы на макушке.
Девица же была совершенно невозмутима.
– Позвольте представиться, господа, – сказала она, делая легкий книксен, – это я – Лилия, богиня первой подростковой любви, а также величайшая врачевательница всех времен и народов. Талант у меня потому что – больше даже, чем у Асклепия. Могу вылечить любого и от любой болезни, даже от старости. Не лечу только смерть, потому что дядюшка (вы зовете его Богом-Отцом) сделал это процесс необратимым.
