Вместо Второй мировой войны произошел ряд региональных конфликтов. В отсутствии глобального военного противостояния техническое, экономическое и социальное развитие происходили намного более медленно, чем в РИ. В первую очередь это касается транспорта, электроники, средств связи. Вообще, все в мире происходит как бы медленнее и ровнее, а отношения между людьми и странами сохранили налет патриархальности.
Вступление
Европа 30-х годов... Как мало она походила на тот мир, который существовал до Великой войны. После Версальского мира 1918 года, казалось, вернулись времена Наполеона, когда Париж мог диктовать приказы всему континенту. Победители Наполеона - три великие империи - разорваны в клочья. И если наследники двух из них сумели сохранить хотя бы формальную независимость, постепенно восстановили, а затем и превзошли довоенный уровень экономического развития, то германцы так и остались в подчиненном состоянии. Ограничения мирного договора, подкрепленные французскими штыками, сначала отбросили экономику шести германских государств, которая и так была не в лучшем состоянии, надорвавшись в годы Великой войны, а затем препятствовали ее развитию и модернизации. Немцы не столько жили, сколько выживали.
На их фоне жители Балтийской федерации выглядели более чем благополучно. Довольно неожиданный альянс трех составных частей: северных губерний Европейской части России во главе с Петербургом (Псковская, Новгородская, Олонецкая), Финляндии и Восточной Прибалтики (Эстляндия, Лифляндия и Курляндия) оказался вполне успешным.
В немалой степени этому способствовало то, что этот регион очень мало пострадал от событий первых послереволюционных лет. После отъезда Совнаркома Питер "погрузился в спячку". Киев был слишком далеко и не мог влиять на ситуацию в бывшей столице. А у ее жителей возникло ощущение, что их просто бросили перед угрозой германского вторжения. Массового бегства на Юг представителей "эксплуататоров" не было, а революционный пыл рабочих окраин постепенно сходил на нет - надо было работать и зарабатывать на хлеб насущный. Важным отличием от РИ стало то, что Балтфлот зимой 1917/1918 года так и остался в Ревеле и Гельсингфорсе, ледовый поход не состоялся, и город не получил дополнительную революционную инъекцию в лице балтийских моряков. Напротив, наиболее активные революционные кадры покинули город вслед за Совнаркомом. Город после этого чуть не захлестнула волна анархии и грабежей. Дошло до того, что жители отдельных домов, а затем и улиц начали создавать отряды самообороны. Формировались они совсем не по классовому признаку: часто бок о бок несли ночное дежурство бывший офицер, студенты и только что вернувшийся с фронта простой солдат. Объединяло их желание защитить собственные семьи, жившие на разных этажах, в разных условиях, но в одном доме. Началось все с элементарного поддержания порядка, а затем процесс пошел дальше.
Никто не отменял и задачи управления городом, снабжения его продовольствием, топливом и прочими необходимыми припасами. А поскольку прежние структуры - частные и государственные - были далеко не до конца разрушены, к весне 1918 года окончательно сформировалась линия на самовосстановление классического буржуазно-демократического строя. То, что орган городской власти назывался Советом, мало что значило. Важно было другое: кто в нем заседал и работал в его аппарате и органах. Фактически именно туда плавно перетекли наиболее опытные и знающие кадры бывших царских министерств, столичных учебных заведений и крупных компаний. Среди управленцев и научно-технической интеллигенции бывшей столицы широкое распространение получила теория местного возрождения: наладим дела в Питере, а затем займемся всей Россией. Знаний, опыта и профессиональных навыков этих людей недооценивать не стоило. Напротив, революционные события 1917 года как бы очистили "правящий класс" от устаревших патриархальных наслоений и элементов, многие из которых к тому же играли уже чисто ритуальную роль. В Питере, таким образом, реально победила буржуазная революция, и к осени 1918 года в Петросовет в основном уже входили представители прежнего правящего класса. Так что переименование его в конце 1918 года в Городскую думу особого удивления у горожан не вызвало. Более того, стало хотя бы понятно, кто и с какой периодичностью выбирает туда депутатов.
Именно лучшие управленческие кадры прежнего режима фактически спасли город зимой 1918/1919 года, обеспечив его - пусть и по минимуму - продовольствием и топливом. Одной из самых нетривиальных задач при этом было обеспечение судоходства в Финском заливе и расчистка фарватеров от минных заграждений. Тонкие ручейки зарубежных поставок текли в город через порты Риги и Або (Турку) даже после того, как залив окончательно замерз.
Позднее период до середины 20-года будут называть кто "эпохой выживания", кто - "эрой губерний". И то, и другое будет правильным. Питерские заводы действительно выживали в отсутствие национальной или региональной твердой валюты, при нарушенных внешнеторговых связях, прекращении военных заказов, на которые были переориентированы все основные промышленные предприятия, сокращении внутреннего спроса и почти полной утрате национальной сырьевой базы. Через такое "сито" сумели пройти только наиболее эффективные менеджеры-управленцы и гибкие производства. Ну, и фактор везения тоже никто не отменял.
Оплаченный заказ, тем более иностранный, стал в это время счастьем для заводчиков, их инженеров и рабочих со всеми чадами и домочадцами. Стоит ли говорить, что соседи-шведы, вечные друзья России - британцы, да и другие попользовались ситуацией. Шведы к тому же еще и выбирали: размещать заказы в Питере или на германских заводах. Для заказчиков из стран Антанты вопрос так не стоял, и хотя бы в этом питерцы получали конкурентное преимущество.
Компании и заводчики разорялись, но базис, "железо" питерских производств оставалось на месте, и было "корнем" если не новых дворцов северной Венеции, то хотя бы куска хлеба для ее жителей.
Так что именно Питер с его заводами и фабриками стал как бы "точкой кристаллизации" для всего Восточно-Балтийского региона.
Антирусская волна, поднявшаяся в Финляндии в 1917-18 годах, быстро схлынула. С одной стороны, она не получила подпитки из Германии, как это было в РИ. С другой, внутреннее развитие в Финляндии все же не перешло рубежа братоубийственной гражданской войны. Социал-демократы и аграрии сумели выстроить хрупкий баланс взаимных отношений, кровь не пролилась и просто не было нужды маскировать внутренние разборки "войной за освобождение". Да и Россия вдруг в одночасье оказалась не та - Питер стал вдруг окраиной прежней державы, столетняя угроза с Востока - когда явная, а когда мнимая - растаяла как дым. Тяготевшие к Питеру 2-3 губернии русского севера и северо-запада по численности населения, правда, раза в два превышали тогдашнюю Финляндию, но с учетом их состояния никакой серьезной угрозы ей нести не могли. Население Питера сократилось с довоенных двух миллионов достаточно существенно, но все же не в три раза как в РИ. А жить как-то было надо, и в этом плане Питер по-прежнему оставался местом, где нескольких десятков тысяч финнов зарабатывали свой хлеб. Здесь стоит пояснить, что до революции именно Санкт-Петербург и Россия в целом были для Финляндии и ее жителей своеобразным аналогом Нового света для их скандинавских соседей. В Норвегии, например, в конце XIX века почти нормальным явлением было решение крестьянской семьи отправить одного из двух сыновей за океан в поиске лучшей доли, исходя из того, что семейный земельный надел прокормить обоих сыновей с их будущими семьями уже не мог. Вот и получилось так, что через 100 лет число потомков выходцев из Норвегии в США сравнялось с населением этой страны. Финнов спасал Питер, русские заказы, строительство в Финляндии на русские деньги и возможность зарабатывать на разнице в таможенном тарифе.
