========== Ставки сделаны ==========
Черных возвращается три года спустя — к руинам несостоявшегося прошлого, к туманной беспросветности будущего, перекроенно-перебитый бесцветными месяцами заключения и вымотанный гребаной неизвестностью.
Три года — бесцельные, тягуче-бесконечные, пахнущие отвратительным духом зоны и безысходности. Три года, которых-вовсе-могло-не-быть, если бы он оказался умнее.
Но он оказался в дураках.
Кафешка — отнюдь не из разряда дешевых, с безупречно-белоснежными скатертями, удобными стульями и неуловимым налетом состоятельности. Черных с усмешкой вспоминает убогую университетскую столовку с застоявшимся запахом борща и шаткими столиками; устраивается поудобнее — расслабленный и насмешливый; крутит в пальцах ключи от машины.
Он теперь многое может позволить себе. У него теперь — бабки, вполне приличный автомобиль, небольшая, но собственная квартира, костюм с иголочки и простуженный цинизмом в начальной стадии взгляд. А главное — перспективы, обязательства и понятия, и рушить все это хрен-знает-зачем по просьбе своего бывшего куратора нелепо как минимум.
У него теперь есть почти все.
Почти все, но не она, едко жалит досадливой мыслью, когда с наигранной бесцеремонностью оглядывает Лаврову в невзрачно-опостылевшей форме — фирменные шмотки на идеально-тонкой фигуре на порядок круче смотрелись бы.
— Это шанс, вы же понимаете?
Екатерина Андреевна смотрит убеждающе-просительно, мягко, но настойчиво — серо-синие омуты обдают осенней дождливостью, ожиданием и надеждой.
— Вас могут убрать, когда вы выполните задание. — Спокойно-обыденно добивает контрольным выстрелом неоспоримых аргументов — у нее их в запасе еще добрый десяток найдется, если не больше.
— Крысой стать предлагаете? — Ухмылка жжет пренебрежительным холодом.
— А вы, я смотрю, неплохо в эту среду вписались, — уголки губ в нервически-горькой усмешке вздрагивают, но глаза у Лавровой — гребаный лед полной невозмутимости. — Их все равно посадят, рано или поздно. С вашей помощью или без. Только вам-то это зачем? На легкие деньги повелись?.. Всю жизнь себе искалечите, — у Екатерины Андреевны ладонь аристократично-узкая и лихорадочно-горячая, а во взгляде, будь он немного наивнее, увидел бы беспокойство и сожаление. — Помогите нам. Отсидите чисто формально, чтобы у ваших "коллег" претензий не было, и...
— На свободу с чистой совестью? — саркастически цедит Черных.
Какой-нибудь месяц назад он бросился бы в любую авантюру, ей предложенную — как в стылое море с головой, до самого дна без вероятности вынырнуть. Какой-нибудь месяц назад он захлебнулся бы этой скупо-сдержанной вроде-как-нежностью и типа-сочувствием, плещущими из сине-стальной строгости глаз. Какой-нибудь месяц назад он и мечтать не смел, что она к нему прикоснется.
Какой-нибудь месяц назад.
Не сейчас — когда игра в рулетку со смертью затянула и затянулась. И плевать, что на кону — целая жизнь.
Всего лишь жизнь.
Рисковые мальчики хотят все и сразу.
— Лучше, чем на кладбище, не находите? — Жестко сжимает губы, отворачивается, а у него этот проклятый вопрос срывается против воли — так, что словами подавиться хочется.
— А вы что, за меня волнуетесь?
По-королевски прямая спина застывает как будто бы, и много бы он отдал, чтобы увидеть ее взгляд в это мгновение.
— Решайте сами, — голос сквозит отстраненной морозностью. И вежливость извечная тоже дает неожиданный сбой — Лаврова уходит не попрощавшись и на вопрос не подумав ответить. Хотя бы ехидно, хотя бы что-нибудь.
Хотя бы самой себе.
========== Ставок больше нет ==========
Дверь выскрипывает приветствие гулко-ржаво, несмазанные петли хрипят металлически. Запах машинного масла смешивается с бензиновым духом едким коктейлем, наизнанку выворачивающим легкие.
Для тебя — едва откинувшегося уголовника с занюханной однушкой на окраине, без особых знаний, но с тягой к ебаному авантюризму, место автослесаря в гараже "для своих" подарок действительно царский. Лавровский.
— Вот адрес, там парни нужны с прямыми руками. Автосервис такой типа, что ли. Они кого попало не берут вообще-то, но Лаврова за тебя похлопотала, — в типично захоронковской манере речи с гребаной инверсией жалящими разрядами коротит единственно-цепляющий знакомо-болезненный набор звуков.
— Спасибо, — тянет Черных, на оптимистично-желтом листочке стикера выхватывая взглядом размашисто-торопливые строчки, чернеющие гелевой пастой.
— Да мне-то чего, это Лавровой спасибо. — Черных вторично морщится — проснувшиеся внутри черти, ехидно скалясь, разминают кулаки, вбивая резко-стремительные удары под самые ребра — хочется выть. От снисходительной доброты великодушной, мать ее, ментовской принцессы, впрочем, еще сильнее.
Как это милостиво с вашей стороны, блядь.
Мутная волна накативших воспоминаний швыряет на рифы с размаху, из легких кислород выкачивая — просто дышать уже фантастикой кажется.
— Ты, лапа моя, не кипешуй, дело сделаешь ровно и можешь дальше жизни радоваться с биксой своей, — по-змеиному неторопливо цедит Филимон, вспарывая ножом прозрачно-зеленую яблочную кожуру.
Черныху кажется, что это ему под кожу лезвие загоняют, издевательски-медленно поворачивая и наружу выпуская заиндевевшую от страха кровь.
— С какой еще биксой?
— А вот хотя бы и с этой. — Глянцево-цветным веером разлетаются по полировке столешницы стоп-кадры недавней встречи: он на крыльце ресторана и тонко-светлый силуэт в бежевом плаще контрастом рядом с распахнутым черным пальто; солнечно-золотистыми лучами пышные волосы по плечам. Спасибо хоть погон не видно.
— Ну так как, лапа моя, уговор помнишь? — вкрадчиво-хищным напоминанием давит заледеневшую тишину гребаный старый комбинатор и в ехидно-застывших мутных зрачках цепко-едкое понимание. — Все сделаешь?
— Сделаю, — голос хрипит предательски, как после вяжущей горечи нескольких подряд выкуренных сигарет и легкие саднит как от надрывного кашля, дым наружу выплевывающего.
Связываться с "правильными пацанами" для здоровья категорически вредно. И для жизни вообще.
Минздрав предупреждает, блядь.
— Катю-юш, а знаешь кого я сегодня встретил? — интригующе лыбится Захоронок, лучась удовольствием и неиссякаемым оптимизмом, детским практически. Даже театральную паузу в духе несостоявшегося актера Саблина выдерживает по всем правилам сценического искусства. — Бывшего твоего курсанта...
— Черных? — сорвавшийся вопрос царапает горло стальными когтями и на губах даже металлически-острый вкус крови явственно ощущается.
— Ну, Катюш, с тобой неинтересно, — на манер обиженного ребенка бурчит лейтенант и в кресле откидывается, привычно-расхлябанно делая пару оборотов за столом. — Откуда ты только все знаешь? Виделась уже что ли с ним?
Молча качает головой, отворачиваясь к окну — застекленно-серое небо давит ватно-душным, дождливо-влажным облачным одеялом — обесцвеченно-хмурое настроение в тон, что тут скажешь; хотя для осенней депрессии вроде не повод и еще не сезон.
Катя хронически и определенно не хочет этих воспоминаний, отдающих запыленным чувством вины, терпкой горечью сожалений и тысячей с лишним — почти что по сказочной классике — несостоявшихся встреч.
Тысяча и один минувший день и ярко-воздушная беззаботная сказочность не сочетаются по определению.
========== О ненаписанных письмах и потерянных адресатах ==========
"Здравствуйте, Екатерина Андреевна..."
"Дорогая Екатерина Андреевна..."
"Екатерина Андреевна..."
Словосочетания — заведомо провально-бессмысленный набор буквенных переплетений, узелками цепляющихся за шахматные клетки белоснежных пустых листов.
Пиздец как символично, правда же?
Черных помнит нервозно-вибрирующий отчаянный вскрик, болезненно-ярким фейерверком разорвавшийся в голове сквозь маслянистую муть наплывающей бессознательности и дурноты. Черных помнит дрожаще-прохладные пальцы, испуганно-успокаивающее "все хорошо" и "держись" и стремительно тающие айсберги в отчаянно-синих. Черных помнит, что тогда — в последний и первый раз — она называла его по имени.
