После нескольких недель общения с новой подругой мисс Лоре пришлось согласиться с Элен и признать, что Муза - существо себялюбивое, непостоянное и злое.

Даже если допустить, что маленький Фрэнк был несносным ребенком и, возможно, вытеснил Бланш из сердца ее матери, это еще не значило, что сестра должна бить его по щекам за то, что он облил водой ее рисунок, и ругать его последними словами на английском и французском языках; и, конечно же, предпочтение, оказываемое маленькому Фрэнку, не давало ей нрава напускать на себя царственный вид в отношении его гувернантки и гонять бедную девушку по всему дому то за книгой, то за носовым платком. Лора, когда слуги исполняли какое-нибудь ее поручение, бывала довольна и благодарна, и она не могла не замечать, что юная Муза ничуть не стесняется распоряжаться всеми, от мала до велика, и доставлять беспокойство другим, лишь бы ей самой было покойно и удобно. У Лоры это была первая в жизни дружба, и ей тяжело было разувериться в достоинствах и прелестях, какими ее воображение наделило Бланш, и убедиться, что очаровательная фея - всего лишь смертная, и притом не из самых симпатичных. Какое великодушное сердце не испытало рано или поздно такого разочарования? И кто из нас, в свою очередь, не разочаровывал других?

После скандала с маленьким Фрэнком, когда своевольный наследник дома Клеверингов удостоился от своей сестрицы французских и английских комплиментов, а также звонкой пощечины, Лора, с присущим ей чувством юмора, припомнила некие в высшей степени трогательные стихи, которые Муза прочла ей из "Mes larmes". Начинались они так: "Тебя, мой крошка-братец, пусть ангелы хранят", - а дальше Муза поздравляла малютку с тем высоким положением, какое ему предстояло занять в обществе, и, сопоставив его со своим одиноким уделом, все же заверяла сего херувима, что никто никогда не будет любить его, как она, и что в холодном, жестоком мире нет ничего столь нежного и постоянного, как сердце сестры. "Пускай меня прогонишь, - стонала несчастная, - везде тебя найду. Ты оттолкнешь ручонкой - я к ножкам припаду. О, не гони, любимый! Пройдет твоя весна, и жизнь тебя обманет, но я навек верна". И вот, вместо того чтобы обнимать ножки любимого братца, Муза нахлестала его по щекам, тем преподав мисс Лоре первый урок по цинической философии... а впрочем, не самый первый, ибо нечто, очень похожее на это своенравие и эгоизм, на эту разницу между поэзией и практикой, между высокими рифмованными порывами и повседневной жизнью, Лоре уже приходилось наблюдать у себя дома, в лице нашего друга мистера Пена.

Но Пен - другое дело. Пен - мужчина. В нем почему-то не удивляют эти капризы, это желание непременно поставить на своем. И при всем его себялюбии и своенравии сердце у него доброе, благородное. Так неужели он обменяет этот чистый алмаз на такую подделку! Короче говоря, Лора немножко устала от своей замечательной Бланш. Она "взвесила ее на весах и нашла очень легкой"; на смену радостному восхищению, которое она выражала со всегдашней своей искренностью, явилось если не презрение, то чувство очень к нему близкое, и в тоне, каким Лора теперь обращалась к мисс Амори, сквозило спокойное превосходство, что пришлось нашей Музе очень не по душе. Да и кому это приятно - чувствовать, что тебя раскусили и что нужно спускаться с пьедестала на землю!

Сознание, что этой церемонии не миновать, не способствовало хорошему настроению мисс Бланш, а так как она досадовала и злилась на себя, от нее более чем когда-либо доставалось всем окружающим. И наступил роковой день, когда между милочкой Бланш и милочкой Лорой произошло генеральное сражение, в котором их дружбе был нанесен почти смертельный удар. Милочка Бланш с утра начала проявлять свой характер. Она нагрубила матери, отшлепала маленького Фрэнка, безобразно изобидела его гувернантку и совсем задергала свою горничную Пинкотт. Не решаясь напасть на подругу (маленькая наша тиранка была труслива, как кошка, и пускала в ход коготки только против тех, кто был ее слабее), она мучила всех остальных, а больше всех - бедную Пинкотт, которая по прихоти своей юной госпожи была то ее служанкой, то наперсницей, то компаньонкой (и всегда - рабой).

Когда эта девушка, сидевшая с барышнями в комнате, расплакалась, не выдержав жестокости своей хозяйки, и, рыдая, выбежала вон, напутствуемая прощальной издевкой, Лора стала громко и возмущенно отчитывать Бланш: подивилась, как в ее возрасте можно забыть об уважении к старшим, а также к низшим по положению, как можно, вечно толкуя о собственной чувствительности, так жестоко уязвлять чувства других. Лора заявила подруге, что вести себя так грешно, что ей следует на коленях молить у бога прощения. И, облегчив душу этой взволнованной речью, удивившей ее самое почти так же, как ее слушательницу, она схватила шляпку и шаль и в великом смятении и расстройстве побежала через парк домой, где миссис Пенденнис очень удивилась при виде ее, так как не ждала ее раньше вечера.

Лора поведала ей о том, что произошло, и тут же навеки отреклась от своей подруги.

- Ах, маменька, - сказала она, - вы были правы. Бланш только с виду мягкая и добрая, а на самом деле она жестокая, она эгоистка. У нее нет сердца, хоть она и говорит так много о своих чувствах. Разве может хорошая девушка доставлять горе матери, тиранить прислугу! Нет, я... я отказываюсь от нее, отныне у меня не будет друга, кроме вас.

Последовали обычные объятия и поцелуи, и миссис Пенденнис втайне порадовалась ссоре между подругами, ибо исповедь Лоры, казалось, означала: "Эта девушка не годится Пену в жены - она легкомысленна и бессердечна, она недостойна нашего героя. Он и сам, конечно, поймет это, глаза его откроются, и он вырвется из сетей столь ветреного создания".

Но об истинной причине ссоры Лора не рассказала миссис Пенденнис, а может быть, скрыла ее и от самой себя. Озорница Бланш, будучи в особенно озорном настроении и только ища, кому бы насолить, начала свои проделки сразу после прихода милочки Лоры, с которой им предстояло провести вместе весь день. Усевшись с подругой у себя в комнате, мисс Амори навела разговор на мистера Пена,