— Скажи мне, зачем ты ходила в колледж, Элени.

Она помолчала несколько секунд, и я оглянулся посмотреть, почему не отвечает. Когда же заметила, что я обернулся, глаза у нее расширились, и девушка быстро заговорила, стараясь удовлетворить мое любопытство.

— Я... я ходила в колледж ради арт-терапии.

— Ты любишь искусство?

— Да.

— Почему?

— Потому что оно способно исцелять. Не в прямом смысле, но помогает людям, которым трудно выражать свои чувства из-за каких-то несчастий: физических недостатков или психических болезней. Творчество помогает открывать в людях качества, о которых они, возможно, и не подозревали. Иногда просто смотришь на предмет искусства и чувствуешь, что видишь сквозь него душу художника, как будто в окне.

— Приведи пример. Не уверен, что понимаю, что ты имеешь в виду.

Я, конечно же, лукавил, но мне стало жутко интересно, какого художника она выберет в качестве примера.

Элени задумалась, и я дал ей несколько минут вспомнить чье имя можно использовать для обоснования своего мнения.

— Ладно... возьмем Джексона Поллока, например. Я говорю то, чему нас учили на занятиях, так что не воспринимай это как непреложную истину... в любом случае, это по большей мере предположения. Ну, то есть, кто на самом деле может точно сказать, что значит творчество, если рассматривать его с субъективной точки зрения...

— Ты тараторишь, Элени. Сосредоточься на том, что хочешь сказать и покажи мне, какой можешь быть эрудированной. — Я резко обернулся, обвил рукой ее шею и сжал немного, достаточно, чтобы не напугать и в то же время предостеречь. — Знаешь же, мне нравится, когда отвечают прямо и по существу. У меня нет времени на твои размышления.

Кивнув, девушка судорожно сглотнула, а я ощутил движение ее горла у себя под ладонью. Потом отпустил ее, развернулся и продолжил идти вперед, ожидая ее слов.

— Поллок был алкоголиком...

Я усмехнулся над иронией, но махнул ей, чтобы продолжала.

Элени глубоко вздохнула и заговорила.

— Он был абстракционистом, его стиль можно назвать как угодно, но точно не заурядным. Поллок иногда укладывал холст на пол и швырял в него краской, но тем не менее каким-то образом умудрялся делать это так, что хаос получался похожим на математические фракталы. Его работы, по меньшей мере, экстраординарны, но именно то, что он рассказывал о способе творить, привлекло мое внимание. — Я молчал. Она же продолжила, поскольку в большем поощрении и не нуждалась. — Поллок не помнил, как рисовал свои картины, поэтому мне кажется, что в такие моменты он изливал душу, получал возможность выпустить наружу тот хаос, что жил внутри него. Это его не спасло, конечно, ведь алкоголизм в итоге привел к аварии, в которой он погиб...

От упоминания автокатастрофы я поморщился. Да, творчество Поллока, как и его история были мне знакомы. Обстоятельства его кончины удивительно походили на смерть людей, убивавших семьи. Однако сумев абстрагироваться от этих мыслей, я осознал, что даже небольшого напоминания оказалось достаточно, чтобы вывести меня из равновесия.

«Она знает. Она издевается над тобой. Она просто смеется...»

Обеспокоенный тем, что тишина, которой наслаждался уже много дней, внезапно нарушена, я попытался успокоиться и сделал глубокий вдох.

— Прекрати говорить, Элени.

— Но я еще не закончила...

Вопль, который она издала, когда полетела вниз по лестнице, застал меня врасплох. Я смотрел на собственную вытянутую руку, не помня, насколько сильно ударил ее.

— Твою мать, Элени. Какого черта тебе потребовалось продолжать?

Мое заявление прозвучало больше как рык, и от этого каждый мускул в теле напрягся. Я ощутил себя настоящим чудовищем: бил девчонку, а затем наслаждался ее телом.

Заострять внимание на этих эмоциях не следовало, ведь за собой они сразу же притащили бы тот полный шепотов и криков ужас, которого я старался избежать. Обвинив девушку, я пожал плечами и осознал, что ее боль стоила того, поскольку в моей голове снова наступила тишина.

— Поднимайся, Элени, и в твоих же интересах запомнить, что когда я приказываю замолчать, лучше немедленно заткнуть свой милый маленький ротик.

Она приподнялась с пола, и я заметил на ее лбу глубокую рану. Капельки крови струились вниз и медленно стекали к ее щекам и груди. Элени подняла руку, ощупала ссадину, затем опустив ее, посмотрела на розовое пятно на пальцах. А после поднялась на ноги и снова зашагала вверх по лестнице.

Я тоже осмотрел повреждения, убедился, что они не глубокие и не станут причиной серьезного урона для здоровья.

— Ладно, это даже удобно, твою мать, если учесть, чем мы собираемся заняться.

В ее глазах мелькнул вопрос, но девушка не решилась озвучить его.

Проводив до студии в дальнем конце коридора, я отступил в сторону, пропуская ее внутрь. Не хотелось загораживать вид и смазать тем самым оглушительный эффект, который производила комната. Увидев многочисленные картины, развешанные на стенах, Элени широко распахнула глаза и приоткрыла рот. Она внимательно разглядывала помещение и заполнявшие его изображения человеческого тела. Рука, нога, контуры мужской спины, профиль лица... все было здесь.

— Это ты.

Я кивнул. Мне стало приятно, что она угадала: перед ней висят изображения моего тела. Каждый еще ничем не прикрытый глубокий шрам, каждое еще не виденное ей напоминание о моей боли.

— Стой там.

Девушка послушно осталась на месте, а я медленно подошел к стене. Остановившись напротив одного из своих любимых изображений, я повернулся и посмотрел на нее. Буравил взглядом до тех пор, пока не заметил, как она слегка дрожит. Предвкушение — классная вещь. Само действо может стать гораздо приятнее, если его приходится ждать.

Я потянулся, ухватился за верхнюю пуговицу своей рубашки и, медленно продвигаясь вниз, начал расстегивать ее. Закончив, стянул со своего тела и наблюдал, как Элени с раскрытым ртом пялится на мою кожу.

И пусть не каждый сантиметр, но большая часть меня была покрыта чернилами. Для каждого шрама, каждой отметины на коже, имелся свой рисунок. Черные линии, обрываясь, образовывали где-то острые углы, где-то размашистые арки. Рисунки можно было рассматривать часами, и этого времени все равно не хватило бы, чтобы охватить все сложные детали. Я знал это, потому что часто сам зависал у зеркала, разглядывая, во что превратился. Каждый раз, когда линия пресекалась, она образовывала новый узор, иную форму. В каждой черточке, что охватывали мое тело вдоль и поперек, в небольших акцентах из окружностей или звезд, мне виделись ветви бесплодного дерева, тянущегося вверх, к небу.

— Вот мое искусство, Элени. Каждая картинка, которую ты видишь — это моя рвущаяся наружу душа, изранившие мою кожу шрамы, кошмары прошлого, которые никогда меня не покидают. Все, что я держу внутри, и что держит меня самого вдали от окружающего мира!

Мой раскатистый голос волнами расходился по комнате, и злость, которой оказались пропитаны мои слова, испугала мою пленницу.

— Ты говорила, что хочешь почувствовать меня, и я решил, наконец, дать тебе такую возможность. Я установил одно правило, прекрасное правило, призванное оберегать тебя и, как всегда, ты решила не подчиниться. В первый раз это привело к тому, что тебя швырнули с кровати на пол. Во второй раз я поддался, наконец, собственным желаниям и сделал с тобой, что хотел. А в третий... — я хмыкнул и покачал головой, показывая степень своего разочарования, — в третий раз наказание будет хуже. Жестокость наказаний с каждым твоим проступком будет только усиливаться, потому что не приемлема даже сама мысль о непослушании. Я устанавливаю правила, чтобы защитить тебя. Тебе и решать, станешь ли ты им следовать.

Девушка несколько раз моргнула и сложила руки, прежде прижатые к бокам, перед собой. Она больше не пыталась прикрыть наготу, но мельчайшие изменения в языке тела моментально выдавали ее страх. И сейчас Элени старалась спрятать от меня именно его, а не обнаженную кожу. Однако это не та эмоция, которую возможно было утаить от меня.