<p>
В круглом глазке светофора зажегся зеленый свет. Жилин быстро перешел на другую сторону улицы. Справа, на пересечении Ленинградского проспекта и улицы Алабяна, стоял огромных размеров стенд, на котором традиционно с начала восьмидесятых годов вывешивали цветные портреты Генеральных секретарей ЦК КПСС.</p>
<p>
"Сколько их сменилось за эти годы? - Жилин на мгновение задумался. - Брешнев, Антропов, Черненок, Грикин, Ромаков... А теперь вот Лихачев"...</p>
<p>
В последние полтора-два десятилетия стране и партии фатально не везло на правителей. Старика Брешнева подкосил обыкновенный насморк. У Антропова неожиданно сдали больные почки. Черненок в последние месяцы своего секретарства едва мог дышать от непроходящих приступов астмы... Сменивший Черненка в руководящем кресле бывший партийный босс Москвы Грикин выглядел на этом фоне бодреньким здоровячком и сначала вселил в партаппарат уверенность в долгом и беспроблемном своем царствовании. Кое-кто уже всерьез предвкушал скорое возвращение к хлебосольным и пьяным брешневским временам, порушенным антроповскими дисциплинарными новациями, но судьбе было угодно распорядиться иначе. Всего через два с половиной года после своего избрания на очередном внеочередном пленуме, аккурат на семидесятилетие Октябрьской революции, товарищ Грикин сильно перебрал на банкете в ЦК партии и выйдя из-за праздничного стола в туалет по малой нужде, не удержался на ногах и рухнул головой прямо в мраморный итальянский унитаз. Новый Генсек, ленинградский выходец Ромаков, оказался человеком вспыльчивым и чрезмерно крикливым. В конце концов, это его и сгубило. Узнав, что информация о пьяном кураже его племянника в Грановитой палате попала на страницы зарубежных газет, Ромаков вызвал к себе министра иностранных дел и первого зампреда КГБ и устроил им разнос со швырянием папок в лицо и битьем кулаком по столу. Но его горячее партийное сердце на высшей ноте самого крутого и эмоционального выражения не выдержало нагрузки и просто остановилось. И с тех пор, вот уже восемь лет, страну твердой рукой вел к полной и окончательной победе коммунизма новый Генеральный секретарь - Кузьма Егорович Лихачев.</p>
<p>
Жилин поднял взгляд. С портрета на стенде на него смотрел седовласый упитанный человек. Пепельно-серые брови над глубоко посаженными небольшими карими глазками Генсека слегка приподнимались к переносице. Это сочетание пухлых розовых щек и подчеркнутых густыми бровями почти затененных глаз делали Лихачева похожим на надувшегося от собственной значимости хомяка.</p>
<p>
"Зверушка, - ухмыльнулся про себя Жилин. - Добродушный и ласковый хомячок с маленькой лапкой на красненькой ядерной кнопочке... Наш Кузя так любит, когда его хвалят и дарят ко дню рождения яркие цацки!"</p>
<p>
Этим летом товарищ Лихачев получил очередную, уже шестую, звезду Героя Советского Союза, переплюнув таким образом личный рекорд своего предшественника - сентиментального и слезливого скромняги Леонида Ильича. Теперь шесть экземпляров высшей награды страны сияющей перевернутой пирамидкой украшали на всех официальных мероприятиях горделиво выпяченную грудь Генсека. Звание Генералиссимуса благодарные народ и партия дали Кузьме Егорычу еще раньше, как только над Кабулом рассеялся радиоактивный пепел, а гусеницы танков заутюжили баррикады в мятежных Праге, Варшаве, Кракове и Гданьске.</p>
<p>
Жилин перешел по подземному переходу к стеклянно-бетонной башне "Гидропроекта", еще раз бросил стремительный взгляд назад, снова пытаясь отыскать за спиной "топтунов", а затем широким размеренным шагом двинулся по Ленинградке к седьмому учебному корпусу авиационного института. Финт с обнаружением возможного "хвоста" и уходом от него через территорию режимного объекта придумал Горбовский. Не бог весть что, конечно, но в случае чего могло сгодиться и это.</p>
<p>
Жилин легко взбежал по ступенькам вверх, нырнул внутрь здания и сунул вахтеру под нос стандартный институтский пропуск, взятый вчера у владельца во временную аренду за две бутылки пива. Вахтер лениво повел глазами и молча кивнул. Иван прошел сквозь металлический турникет, опустился по лестничному пролету на пол этажа вниз, в сторону гардероба, остановился и настороженно оглянулся назад. Отсюда ему хорошо был виден и сам пропускной пункт, и все входившие в институт. "Топтун" - если он, конечно, был, - непременно должен был сунуться в здание института следом за Жилиным. И вряд ли в кармане рядового сотрудника московского ПГБ мог бы заваляться пропуск МАИ, поэтому, пересекая пропускной пункт, "топтун" непременно предъявил бы вахтеру свое пэгэбэшное удостоверение. Вот тут-то, по убеждению Горбовского, и должна была возникнуть та мимолетная пауза, когда вахтер будет осознавать, чем предъявленная красная корочка отличается от стандартной голубой институтской и почему владелец красной книжечки имеет право беспрепятственно пройти на территорию любого режимного объекта. Этот момент преодоления "топтуном" институтского КПП, утверждал Леонид Андреевич, расхаживая по своей просторной гостиной в Мытищах, можно с высокой вероятностью засечь и окончательно убедиться в наличии или отсутствии "хвоста".</p>
<p>
Жилин простоял на площадке между этажами почти пять минут, внимательно рассматривая всех заходящих в двери учебного корпуса. Была середина дня, занятия уже давно начались и за все время наблюдения через пропускной пункт промчался только очкастый вихрастый парень с дипломатом под мышкой и неторопливо продефилировали, радостно о чем-то щебеча, две девчонки - младшекурсницы. Не обнаружив "хвоста" и облегченно вздохнув, Жилин все же решил совершить то, что Горбовский на вчерашнем вечернем инструктаже назвал "маневром запланированного ухода". Перепрыгивая через несколько ступенек, Иван спустился в гардероб, круто свернул вправо и оказался в длинном, совершенно пустом и темном коридоре хозяйственного сектора. Прогрохотав ботинками по металлическим плитам, устилавшим пол в коридоре, Жилин снова оглянулся назад. Пространство у него за спиной по-прежнему оставалось совершенно безлюдным. Удовлетворенно фыркнув, Жилин, насвистывая под нос мотив популярной песенки, поднялся по лестничному пролету к запасному выходу из корпуса. Здесь Иван отодвинул тяжелый засов на обшитой стальными листами фанерной двери и оказался на широкой пешеходной аллее между институтскими корпусами. Он повернул налево, миновал пятый учебный корпус и небольшой гранитный монумент, установленный прошлой весной в память о погибшем при посадке "Бурана" экипаже полковника Бородина, и вышел на институтскую площадь. Площадь еще со времен основания авиационного института именовалась студентами "сачкодромом" за разбитый в центре ее тенистый сквер с удобными лавочками, на которых так хорошо было расположиться, сбежав с очередной нудной лекции по политэкономии или марксистско-ленинской философии.</p>
