– Это я понимаю, но и вы поймите. Я столько времени не занимался математикой, что догнать, а не то что возглавить, будет неимоверно сложно.

– Сложно – не значит невозможно. В конце концов, вы член партии и обязаны подчиняться партийной дисциплине. Если для революции требуется, чтобы вы нагнали и возглавили, то надо прилагать все усилия, которые потребуются. В свою очередь, мы дадим вам в помощь верного товарища. Она недавно закончила дело, связанное с литературой и сейчас вполне может переключиться на ваше. Впрочем, вы кажется знакомы, Екатерина Хигес. Сестра вашего учителя гимназии. Она сыграет в вашем деле роль вашей жены, салон, который она организует, будет прекрасной ловушкой для развязывания языков. Ей это отлично знакомо. В конце концов, если нет возможности сделать открытие, то его надо украсть. И в этом ваша будущая жена будет вам в помощь.

К трем часам Пармен лежал на кровати в уютненькой комнате бывшей гостиницы Фальцфейна, которая служила общежитием для служащих Наркомпроса. Сама по себе процедура заключения брака была простая. Они зашли в комнатку, которая была в исполкоме, их записали в гроссбух и сухо поздравили с образованием новой семьи. Благодаря своей службе, Катеньке, которая оказалась очень миловидной, без излишнего жеманства барышней, она имела доступ к всевозможной литературе. Закончив обучение на математическом факультете, сейчас она работала в библиотеке Наркомпроса, а вечерами посещала литературные курсы, организованные Брюсовым.

– Так ты и стихи пишешь? – Удивился Пармен.

– Так… Пописываю. Есенину нравились, а Брюсов прочитал и молвил «Могу только сказать подойдут они в журнал, или нет…» и вернул обратно…

С ней Пармен не ощущал той неловкости, которая возникала у него обыкновенно с женщинами. Катенька была скромна до безрассудства и угадывала его желания без слов. Страсть вырывалась из нее порывами, которые тотчас скрывались за маской миловидности, как только она чувствовала ее неуместность.

– Ты знала Есенина?

– Почему знала? Мы и сейчас знакомы. Только я отдалилась. Так требует работа.

В ее устах слово работа прозвучали как будто она говорила о великом служении.

Пармен никак не мог угадать ее характер. С одной стороны она была яро предана революции, с другой – ее скрытая, почти неутолимая страстность и в тот же миг, она оборачивалась уютной и скромной барышней, в которую не только революционная, но и обычная женская страсть должны были приводить в трепет.

– Трудно было?

– С поэтами? Нет. Надо было только быть искренней в чувствах. Есенин делил всех на две категории «видящих» и «слепых», а про женщин говорил, что они любят «умом, сердцем и кровью». Меня он относил к «видящим» и любящих сердцем. Если бы ты знал какая карусель левых эсеров крутилась вокруг него. Как много перебежчиков из их лагеря искало с ним встречи после провала их переворота… Многие из них до сих пор работают на Лубянке, но за ними теперь приглядывают другие товарищи, а я перешла из штата ГПУ в ЛИТО, к Луначарскому. Ах, какие раньше вокруг меня были поэты… А теперь – этот манерный Брюсов, задавака Бугаев-белый, Гершензон… Все они не стоят и мизинца Есенина или Мариенгофа.

– А чем занимается это ваше ЛИТО?

– ЛИТО – литературно-издательский отдел. Занимается изданием классического наследия, а заодно просматривает все, что выпускается в печать. Своего рода цензура. Ее как бы нет, но мы – есть. Наша работа деликатна и ответственна. С одной стороны, мы не должны показывать, что держим под контролем литературу, а с другой – сам понимаешь – нельзя же этих писателей и поэтов оставлять без присмотра.

– Да… Без присмотра их оставлять нельзя.

– А ваша библиотека получает математические журналы?

– Не получала, но теперь они будут проходить через меня, а значит – через тебя. Не беспокойся. Ты будешь их просматривать первым. Если необходимо, некоторые номера будут задерживаться для тебя.

****

Найден след.

– Должен быть какой-то ключик ко всей этой ситуации… – Холмс бормотала это, привычно раскачиваясь на табуретке. – Должен найтись человек, который помог ему наверстать… Давай посмотрим его окружение.

Решительно поднявшись, она устремилась к компьютеру.

Кофе, разумеется побоку. Сколько раз мне приходилось разогревать его, знает один только Бог… Когда ее захватывает задача, она ни о чем уже думать не может. Либо уставится в экран, либо мечется по комнате, сшибая все на своем пути. Может быть, потому я ей и нужен…

– В подобных исследованиях необходимо найти розетский камень…

– Что за камень такой?

– Камень, благодаря которому были расшифрованы египетские иероглифы… Он содержал один и тот же текст на греческом и иероглифами. И позволил сопоставить два идентичных текста.

– Значит, его окружении должен быть человек, который не только обладал педагогический талант, но и такой, который видел все по-другому?

– Именно! Как замечательно подмечено! И этот человек у нас есть…

– И кто же он?

– Ты не догадываешься? Более того, этот человек достоин того, чтобы им пожертвовать…

– Как так?

– Он должен быть из враждебного лагеря. Ты никогда не задумывался почему и как Урельсон оказался в Москве в 1912 году?

– Он приехал учиться в гимназии…

– А почему его не принимали в Одессе?

– Не проходил еврейскую норму…

– Именно, а в Москве он поступил в частную гимназию… И переезд не помешал пересечь черту оседлости. А кто ее мог пересекать?

– Врачи, художники…

– А еще купцы первой гильдии и банкиры. Так вот, его отец и подходил под последний пункт…

– Банкир?

– Представь себе… «Банкирский дом братьев Урельсон»…

– Но как тогда он не попал под репрессии?

– Частично подпал… В дневниках, отрывки которых публикует его сестра, упоминается, что он принимал участие в расчистке улиц… Но кроме того, он был еще и советским служащим…

– Розетский камень?

– Он…

Упорный труд.

Пармен и не подозревал, что можно так просто объяснить те разделы математики, над которыми он в студенческие годы так долго бился. Павел болтал о теоремах, леммах и доказательствах, как будто речь шла о разных видах пирожных в кофейной Финиковых, в которую оба любили забегать в детстве.

Все выстраивалось в необычайно красивую и стройную теорию, которую сразу стало легко запомнить.

Единственно что огорчало, так это полное отсутствие его реакции на ухищрения Екатерины. Все ее попытки обворожить – пропадали, как будто камни, брошенные в бездонный колодец. И, наконец, и учитель и ученик приняли решение, что лучше будет заниматься у Павла на квартире.

****

Осенние листья шуршали у нас под ногами. Мы с Холмсом медленно брели по пожелтевшему скверу. Прохладный воздух разрумянил ее щечки. Невдалеке чирикали дети, а скучающие мамаши обсуждали какие-то свои насущные дела, готовые перерасти в глобальную катастрофу.

Сашенька уже две недели не вылезала из поисковиков и архивных запросов, питаясь только тем, что приносил ей я. Этот рацион имел один недостаток: увлекаясь своими поисками, она постоянно срывалась с места, и наутро мне приходилось выбрасывать в мусорное ведро кучу засохшей еды и пустые пакеты от моего любимого печенья, которым она заменяла нормальную пищу.

Зеленых человечков видят все пешеходы ежедневно, но видеть спокойно зеленую и прозрачную любимую девушку не сможет ни один мужчина. Поэтому, я не выдержал, сгреб ее в охапку, заставил наскоро одеться и вытащил в кафе, которое располагалось в ближайшем сквере.

Коварность моего плана состояла в том, чтобы сменить ей обстановку, вытащить на свежий воздух и покормить ее в спокойной атмосфере.

Кафе, куда я привел ее поесть, отображало все перипетии нашего общества.

Сначала это было обычное кафе-мороженое, которое пустовало в холодное время, но радовало начальство перевыполнением плана в летние месяцы.

Потом наступила перестройка, и его приватизировала группа предприимчивых актеров из расположенного неподалеку театра. Они мечтали устроить что-то вроде «Бродячей собаки», где поэты должны были читать свои стихи, актеры делились своими планами, а режиссеры подбирали новых звезд для своих спектаклей.