Передо мной фотография страницы летной книжки командира отряда А.В. Виноградова с результатами проверки Рязановым техники пилотирования на самолете Р-5 от 27.4.1937. До ареста Рязанова почти год. Оценки по взлету, набору (высоты), маршруту, виражам 45 градусов, спирали, расчету, посадке отличные. Только боевые развороты резко – с большим креном. На обратной стороне надпись: «В Красноярске 27 апреля 1937 года командир 44-й особой штурмовой авиабригады полковник В.Г. Рязанов проверял у меня технику пилотирования. Запись он делал в воздухе в своем блокноте. Эта запись была занесена в мою летную книжку. Бывший командир отряда А. Виноградов. 15.06.77».
Всех, кого вызывали после Виноградова, арестовали. Виноградов по совету друзей собрал свои пожитки и ушел в тайгу, где и отсиделся в охотничьей избушке. Его долго разыскивал уполномоченный особого отдела подполковник Якобсон, но найти не смог. А. В. Виноградов и много лет спустя сказал: «И мне приятно сознавать, что на том допросе в тридцать восьмом я говорил правду о хорошем человеке». Рязанова уважали и любили его подчиненные. Даже рискуя свободой и жизнью, не говорили плохого о командире. И командир поступал так же. Наряду с большой группой военных, арестовывали и руководителей крайкома партии, крайисполкома. И Рязанов мог бы отсидеться в тайге. Но бегать, прятаться? В его положении. А семья?
Рязанов не оговаривал никого, хотя у него выбивали показания. Георгий Рязанов написал мне: «На десяти собраниях, где разных людей объявляли врагом народа, отец говорил одно и то же: он хороший работник». Еще Георгий говорил мне, что основным достоинством отца была такая беззаветная, отчаянная борьба за справедливость. И до войны и после. И военные его заслуги связаны с этим. Здесь, когда Василий Георгиевич оказался один на один с отлаженной машиной, только его воля могла помочь. Не было бы ни отца, ни меня, ни этой книги, и многого другого, если бы Василий Георгиевич тогда сломался, дал слабину.
Виноградов рассказывал, что "судьи" вели себя в высшей степени высокомерно, несмотря на то, что перед ними находился офицер. Допрос вели пристрастно, интересуясь больше деятельностью полковника Рязанова. Однако Виноградов не дал угодных "тройке" показаний на своего командира, которого знал, как честного и порядочного человека и строгого, справедливого начальника. О чем и высказал свое мнение "судьям". Тогда один из них сказал, что Рязанов уже дает нужные им показания. Тем не менее, старший лейтенант не менял своего мнения. То же произошло и с другими командирами отрядов, капитанами Тращенко и Беловым. Заставить летчиков оговорить своего командира "тройке" не удалось. Возможно, это каким-то образом сказалось на дальнейшей судьбе Рязанова, против которого чекистам не удалось добыть компрометирующих его, как врага народа, доказательств [3]. Еще раньше был арестован Красников Михаил Иванович, лейтенант, летчик-наблюдатель 18-й авиаэскадрильи 44-й авиабригады. Арестован 20.10.1937, содержался в Красноярской тюрьме. Обвинение по ст. 58—7, 58—8, 58—10 УК РСФСР. Осужден 14.07.1938 ВК ВС СССР на 10 лет ИТЛ и 5 лет лишения политических прав. Срок отбывал в Норильлаге. Освобожден 20.10.1946 от спецпоселения. Реабилитирован. А хороший знакомый Василия Георгиевича по школе спецслужб ВВС РККА Жакевич Казимир Петрович погиб. Он был арестован 10.11.1937. Приговорен ВКВС СССР 17.09.1938 по обвинению в шпионаже. Расстрелян 17.09.1938.
На шестой, примерно, день Рязанов подписал показания о своем участии в троцкистском заговоре. Хотя уже после войны, рассказывая жене об этой истории, он говорил, что ничего не подписывал, и если бы что-нибудь подписал, то его бы не было в живых. Но тогда он, наверное, упрощал, не раскрывал детали, приводил только конечный значимый результат. Да и кому нужны кровь, грязь. Жизнь сложнее наших представлений о ней. Любимой женщине важно знать, что он победил. В общем-то, так и вышло, поскольку на следующий день, придя в себя, он пишет отказ от данных накануне показаний, которые были получены незаконными методами. Он уже овладевает юридической терминологией. Его ощущения, конечно, самые мрачные. Он раздавлен, но не до конца, берет себя в руки, пишет отказ от показаний, пытается успокоиться, не дать отчаянию и мраку захватить сознание. Ни гнева, ни нервозности. Главное – быть сильным! Как в бою. Дашь слабину – погибнешь. Надо собрать волю в кулак, попытаться понять логику безумных, кажется, событий, противопоставить лжи и насилию твердость и правду, бороться до конца даже в безвыходной ситуации. Не горячиться, не нервничать. П.А. Судоплатов, арестованный лет через пятнадцать после Рязанова, используя опыт своих предшественников, в том числе и Рязанова, писал: «…я понял одно: хотя твоя судьба и предопределена, единственный способ сохранить человеческое достоинство и свое имя чистым – отрицать приписываемые тебе преступления, пока хватит сил».
В камере № 46 внутренней тюрьмы НКВД города Красноярска Рязанов встретил знакомых. Здесь и Тращенко, инструктор по полетам 44-й авиабригады, подчиненный Рязанова, и Василий Петрович Шевелев, руководивший в гражданскую войну движением партизан в Кузбассе, и инженер станкостроительного завода Константин Лях. В соседней камере сидел Михаил Николаевич Чистяков, впоследствии маршал артиллерии. В тюремной камере обычно что-то рассказывают друг другу: о себе, своей жизни, своих занятиях, знаниях. Ценятся хорошие рассказчики, умеющие или сочинять, или вспоминать прочитанные или услышанные увлекательные истории. Василий Георгиевич много читал, много знал. И с удовольствием днем, а часто и по ночам рассказывал товарищам по несчастью и жизненные истории, и пересказывал художественные произведения, рассказывал о своих родных местах, об их красоте. Недаром его дед был сказителем. Многие подчиненные Рязанова на фронте вспоминали потом, как в нередкие бессонные ночи, когда сидели или на командном пункте, или в штабе в ожидании приказа или летной погоды, Рязанов, как вспоминали очевидцы, буквально зачаровывал всех своими рассказами. Эти в войну рассказы его по ночам – оттуда, из Красноярской тюрьмы.
Искусство рассказывать истории – магического свойства. История укладывает реальность по полочкам в головах слушателей, преображая эту реальность. Рассказывал Василий Георгиевич и запавшие в детскую память услышанные от бабушки и других родных истории про Дивеевский монастырь, озеро Светлояр, про чудесные сны, необычные встречи, о старообрядческих скитах и обителях, ските Шарпан. Пораженные слушатели иногда спрашивали: да правда ли это? – Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок, – отвечал Василий Георгиевич. – Конечно, многое чистая выдумка. Вот, есть история про Чкалова. Якобы он приказал церковь переделать в клуб своего имени, а потом и разбился. Может быть, без его ведома что-то и было. И Василий Георгиевич рассказывал о Чкалове, его удали, душевной щедрости, доброте, о его нежной душе. Это уже, когда весть о гибели Чкалова дошла до заключенных. И снова легенды о святых, о местном крае, о деревенских церквях: говорят, что когда-то, очень давно, затонула в Перозерском озере церковь. Стояла эта церковь на берегу озера, но вот в одно утро жители не обнаружили церкви, лишь кресты, да купол сквозь толщу воды виднелись. Потом все глубже и глубже уходила под воду, уже и куполов стало не видно. Наверное, прогневали чем-то люди Божий храм. Но как только исчезла в глубине озера церковь, так вода в нем стала целебной. Говорят, что кто ни испьет той воды, тот сразу поправится. Вот какая чудесная стала вода. А еще случалось, что многие видели на этом озере огоньки: то вспыхнут, то погаснут, и все двигаются, двигаются.
При занятных обстоятельствах я встретился с сокамерником отца, Хоменко. В 80-х годах школе № 50 в Святошинском районе Киева (недалеко от этой школы жил перед смертью Рязанов в доме, принадлежащем тогда Киевскому военному округу) стараниями расположенного неподалеку авиазавода Антонова и энтузиаста ветерана открыли музей 2-й воздушной армии, а школе хотели присвоить имя генерала Рязанова, но что-то не сложилось. Я сам видел на здании школы доску с надписью о том, что школа имени Рязанова, у меня есть фото этой доски. Вероятно, то что Рязанов не украинец, оказалось важнее. Школьники посещали военное Лукьяновское кладбище, где похоронен Рязанов, там проводили линейки, принимали в пионеры, в комсомол. Однажды школьники нашли на могиле Рязанова записку, и, волнуясь, принесли к нам домой. Там было написано, что автор записки в июне-июле 1938 года сидел в одной камере номер 46 с Рязановым в Красноярской следственной тюрьме НКВД. Я позвонил Хоменко, он оставил свой телефон, мы встретились. Жил он тогда на Русановке, заехал к нам на Крещатик. Увидев портрет Рязанова, увеличенную и ретушированную фотографию 51-го года, Хоменко объявил: узнаю Василия Георгиевича Рязанова, таким я его видел в тюрьме, как живой. Хотя с момента, как они виделись, до снимка прошло 13 лет, много воды утекло, но сходство, видимо, было. Сам Константин Герасимович Хоменко провел потом 15 лет на Колыме, знал там В. Шаламова. Но наибольшее впечатление, по его словам, произвела на него личность Рязанова. В 45-м из случайного обрывка газеты он узнал, что Рязанов стал дважды Героем Советского Союза. Арестовали его, как он рассказывал, за то, что в комнате его студенческого общежития, – он был студентом, – висел портрет маршала Тухачевского. Но выглядел тогда, в 80-х, Хоменко неплохо: бодрый, даже цветущий вид, здоровый сильный мужчина, хотя ему было уже под 70, он 1918 года рождения.
