– Но у меня же есть ребенок, я должен видеть, как он растёт.

И в скобках (я не могу умереть)

Он уверенно управлял автомобилем, и как будто это был разговор просто о… том, в какой магазин сейчас заехать.

Я отвернулась к окну, не видя пейзажи, мимо которых мы стремительно проносились на машине. На долю секунды я дала страху сковать моё тело, стало трудно дышать.

Но тут же взяла себя в руки. «Переживать рано», – сказал разум и окатил тревогу волной холодных рассуждений.

Проглотила слёзы, осознал, что муж тоже не просто переживает, а в страшной панике… Он боялся умереть.

Я слушала его внятные, разумные речи, энергично кивала, где надо посмеивалась.

А внутри меня работал профессиональный психолог, обозначая, какая из фраз к какой стадии переживания горя относится.

Торги, отрицание, злость… Надеюсь, до принятия мы не дойдем, потому что принимать будет нечего. Потому что всё у него будет хорошо…

Сегодня мужу впервые за 8 месяцев с тех пор, как всё началось, сказали – возможно, рак.

Всё это время он худел. Просто худел, и весил уже меньше, чем я. Потом начались проблемы с кишечником и боли в животе…

Все анализы были в норме, он их сдавал постоянно, не отступая от терапевта с вопросом: "Что со мной происходит?"

У меня такой подход – заберите у меня сколь угодно денег, только быстрее скажите, что это не правда.

В четверг на платное МРТ. Ждать невозможно. Молюсь. И делаю вид, что всё, что сказали врачи, ерунда.

Ведь у нас же ребенок… Мы так его ждали, чтобы сейчас просмотреть, как он растёт!

– Забери в аптеке заказ – ношпу сразу выпей. Времени ещё много будет до процедуры, зайди в Магнит, купи Ване кефир, – говорю спокойно, обыденно, записывая на бумажный листок номер заказа.

Сижу, мешаю угли в печке, вспоминаю этот разговор – как-то всё обыденно, как будто ничего не происходит.

Закрываю печь, смотрю, не проснулся ли сын.

И зачем я тогда ему сразу в лоб выдала – "Татьяна Сергеевна сказала, что это может быть рак. Лучше перестраховаться и сделать МРТ"

Нельзя разве было обойтись без этого страшного ужасного слова?

Развешиваю бельё по веревкам и чувствую, что руки трясутся. Старшая дочь что-то спрашивает, отвечаю нервно. Ком в горле нарастает, тяжело дышать.

Он сейчас лежит в этой трубе, а через 15 минут уже будут известны результаты.

И как нам жить, если они плохие? Так же, как сейчас? Обычно? Рано. Рано об этом думать. Всё обязательно будет хорошо!

…Ну это же невыносимо! Уже достаточно времени прошло. Звоню.

– Мне сказали, что всё хорошо, – не понимаю по голосу, в каком он настроении.

– Ты правду говоришь? Или скрываешь от меня что-то? – мой голос дрожит.

– Здоров как бык! – слышны смешинки надо мной, такой паникершей, и облегчение от положительных результатов.

– Ладно, приедешь, заключение посмотрю, – говорю, успокоившись, но всё ещё сомневаясь.

Иду варить кашу…

Диагноз не подтвердили – все переживания были напрасны. Хотя… Наверно, только в такие моменты мы начинаем задумываться о главном…

– Хрясь!!! – басом выдала дверь, со всей силы ударившись обо что-то твёрдое, и резко замолчала.

Я от неожиданности подпрыгнула, а правый глаз начал отплясывать нервную дрожь.

На пороге как ни в чем не бывало, ещё раз от души треснув дверью, появилась дочь.

– Леееера, – протянула я, стараясь говорить как можно спокойнее, – зачем так хлопать…

Она напевала песню, скидывая на пол рюкзак, из которого тут же посыпались школьные принадлежности. Следом полетела шапка, не доброшенная до полки.

– Господи, – только пробурчала я и посмотрела на голову дочери – как всегда, волосы "я упала с сеновала"

"Дыши" – сказала сама себе и пошла обнимать дочь.

– Мам, привет! – внимательно глядя на меня, громко сказала она и с ходу начала выдавать новости дня. – Мы с театром поедем выступать…

Громкая. Яркая. Дерзкая. Неугомонная. Непосредственная. Справедливая до хрипоты в голосе.

Знаю, что без этих качеств она бы не добилась успехов, но они же и мешают ей порой…

Особенно не нравятся такие индивидуалы учителям. И, как ни странно, молодым больше не нравятся, чем тем, которые советской закалки…

Люблю её крепкой любовью, мою первую, 12 лет единственную доченьку. Хотя иногда терпение на исходе.

На Новый год попрошу у деда Мороза – дай ей больше терпения и терпимости.

Когда Лера родилась, моё имя было забыто. Я стала молочной фермой.

Да, вот меня и называла свекровь. Было очень неприятно, но я стоически терпела. Когда говорила об обидках мужу, он лишь ухмылялся и говорил, что сказано это мамой не со зла.

Но она и правда считала меня просто жизненно необходимой младенцу для вскармливания, не более.

Если Лера плакала ночью и отказывалась кушать моё молоко, свекровь без всяких разговоров просто уносила её в другую комнату. А меня никто не спрашивал, считаю я это нормальным или нет.

Не знаю, как у вас, но у меня изначально были натянутые отношения с этой женщиной, и меня передёргивало даже от того, что она прикасается к моему дитя, не говоря уже обо всем остальном…

Я с содроганием вспоминаю те дни, когда мы жили у родителей мужа. После этого зареклась жить с кем бы то ни было. Чужая семья – это чужая семья, как ни крути.

Пик. Точка. Конец. Наступил тогда, когда она в очередной раз налопалась во время нашей прогулки с дочкой. Ключей у меня не было, к домофону свекровь не подходила, и я три часа ждала, когда мне кто-нибудь откроет дверь в подъезд.

Дождалась. Но это оказалось ни к чему.

Потому что как я не звонила, как ни стучала в дверь квартиры, не добилась ничего, кроме звенящей тишины. Там даже не работал телек, чтобы можно было списать на него…

Да всё бы ничего – на улице тепло, пусть и кушать уже захотелось… Но самое «милое» в этой ситуации было то, что Лера покакала. Я, как смогла, поменяла её, но малышке не нравилось такое положение дел. Она плакала и плакала.

Наконец, пришёл свёкор с работы и впустил нас.

Я, недолго думая, помыла дочь, собрала вещи и ушла, слушая вслед крики полупьяной свекрови о том, что я не могу на домофоне номер квартиры набрать.

Больше мы там не жили.

Моей дочери летом исполнится 14 лет, её родной отец умер два года назад. И знаете, обидно, что родственникам с его стороны нет до Леры дела.

Первый мой муж был пьяницей, на него нельзя было ни в чем положиться, но я не могу отрицать того, что если бы не пагубная привычка, он был бы любящим отцом и верным мужем. Бы!

Его любили мать и сестра. Отец всегда был сам по себе, он выходил из своей комнаты только для того, чтобы покурить и поесть. Поэтому не могу вообще ничего про его чувства сказать.

Лера стала их первой внучкой – и единственной дочерью Ромы. Когда она родилась, её все любили и баловали. Даже замкнутый дедушка пускал внучку в свою цитадель и играл с ней.

Когда мы расстались с первым мужем, общение дочки и той семьи не прекратилось.