Они совсем маленькие: размах крыльев не более пары миллиметров, рожки по полмиллиметра в длину, сами по два с половиной – по три, – казалось бы, чего опасаться? Но оказывается, что я это делал не зря. Страх наводили их пламенные трезубцы, которые раскладывались в длину и могли достать до сердца.

Впрочем, я отвлёкся. Они вылетели из-под одеяла и стали виться возле ночника, что твои мотыльки. Эдакие тёмные бабочки с красными полосами и угрожающим оружием. И без того тусклый свет практически исчез. Их становилось всё больше и больше, пока, наконец, вокруг ночника не сформировался живой абажур.

Наступила темнота.

Я лежал, затаив дыхание, и ждал, что же будет дальше. На мне не осталось ни единого существа, и, вроде бы, я мог спать спокойно, но мне не давал покоя вопрос: что намерены делать эти исчадья ада? Я так и не смог сомкнуть глаз, хотя этим ничуть не помог своему плачевному положению.

Но вот они перестали кружить и начали переформировываться во что-то иное. Они освободили лампочку, и тусклый свет снова упал на моё изнеможённое лицо. Зачем? Зачем им всё это надо?!

Когда я понял, что же они намеренны со мной сделать, было уже слишком поздно. Меня прошил электрический озноб при виде того, во что они сформировались.

Трезубец.

Гигантский, тёмный с красными переливами трезубец, нацеленный прямо мне в голову. То, чего я опасался больше всего на свете, теперь оказалось неизбежным, но только в тысячи крат хуже, чем я мог предполагать.

На одну – единственную секунду этот трезубец завис в воздухе, дав моей жизни достаточно времени, чтобы полностью промелькнуть перед глазами. После этого он сдвинулся с места, и мой мозг озарила ярко-красная вспышка, которая, как лангольеры пожирают прошлое, пожирала моё сознание. Теперь они были внутри меня и могли полностью руководить всеми моими действиями.

Это было очень страшно, но слова Ангела, постоянно звучащие у меня в мозгу, избавляли от соблазна сойти с ума. Хуже всего было то, что я по-прежнему не мог уснуть, потому что эти мерзкие создания продолжали делать вид, что они ползают по мне.

Если голоса, неутомимо звучащие в голове, считать признаком безумия, то я был стопроцентным безумцем. Кроткий голос Ангела в моей голове перемежался с тысячами реплик этих мерзопакостных тварей, которые никак не хотели расставаться со своей властью над людьми и не могли позволить мне встать у них на пути.

Но ко всем этим голосам примешался ещё один. То был голос Последнего Пророка, или Глаголющего, как его называл Ангел, который пророчил и пророчил. Насколько я понимаю, делал он это для одного меня.

Я стал прислушиваться к голосу и к тому, что он изрекал, и начал находить в этом определённое успокоение. О, нет, я так и не смог заснуть, но, по крайней мере, я перестал опасаться, что мною завладеют рогатые создания тьмы с трезубцами.

Они всё же довлели надо мной и мешали, как могли. Иной раз я хотел кому-нибудь рассказать о том, что услышал от Последнего Пророка, но мог только открывать рот, как это делает неразумная рыбёха, оказавшись на берегу, а сказать ничего не мог. Они не давали мне говорить, иначе люди уже давно обо всём узнали бы. Однако я должен был донести Слово… но как? Я решил, что моя задача заключается в том, чтобы рассказать всё хотя бы одному человеку, который, в свою очередь, поделится этим со всеми остальными.

«Придёт большая беда, – говорил мне Последний Пророк. – Она случится для того, чтобы каждый мог осознать, для чего она, и почему эта беда затронула именно его. Она коснётся всех, и тогда ещё можно будет повернуть на правильный путь и найти спасение. Необходимо только осознать. Уйдёт Вестник, убьют Глаголющего, и вот тогда уже поздно будет что-либо предпринимать. Если это случится, Великая Тьма накроет землю на короткий срок, и явится людям Знамение в виде двух комет, следы которых крестообразно пересекутся в небе. Это будет конец. Знай, что, коли это произойдёт, то холод и голод обрушатся на человечество до самого Судного дня. Все взмолятся о прощении, но грозно будут смотреть на них пустые глазницы Глаголющего, подчёркивая их виновность. Сейчас завершается первый этап – ещё не поздно всем образумиться. Если человечество упустит этот шанс, то муки адовы для него неизбежны, как неизбежна смерть без воды».

Я слушал и слушал, не зная даже, сколько времени провожу за этим занятием. Время стало не столь важным фактором, ведь я в какой-то мере нашёл, что искал. Однако, несмотря на это, я всё ещё продолжал поиски Последнего Пророка, забыв даже о пламенном трезубце, разъедающем меня изнутри.

Всё шло своим чередом, пока я не обнаружил, что голоса тёмных созданий затихли. Более того, они и сами стали исчезать. Вместо них и на их месте стало формироваться что-то иное, более страшное, чем все эти создания вместе взятые.

Коля задумчиво разглядывал потолок третьей палаты. Вопрос Актакова встал у него поперёк горла. Такого поворота событий он не ожидал, а потому удар пришёлся в незащищённое место.

Иван Фёдорович не понял природы всех этих событий, и ему претила мысль, что он глубоко ранил своего пациента. Впрочем, он уже давно перестал относиться к Коле, как к пациенту или же, как к больному, но тешил себя мыслью, что это не так. Его уже не удивляли те резкие перемены, произошедшие с новичком за последние десять минут.

Его уже вообще ничего не удивляло, хотя, по идее, должно было, ведь он сам словно погрузился в туман нереальности. Он уже не тянулся к серому и напряжённому утру, а расслаблялся в приливе странного состояния, накатывавшего на него каждый миг всё более мощными волнами.

Наконец, Коля оторвался от созерцания потолка и, в который раз, посмотрел Актакову в глаза. Теперь его взгляд был изучающим, словно он оценивал предполагаемого противника.

– Я попал сюда из-за них, – сдержанно ответил Коля.

– Из-за кого из-за «них»? – поинтересовался Актаков, стараясь заставить свой голос не дрожать, что у него почти получалось. А вот поджилки так и не успокаивались, и дрожали, что осенние листья на промозглом ветру.

Снова пауза. Актаков знал, что задаёт Коле очень неудобные вопросы, но, в конце концов, ему же надо составить историю болезни, чтобы отчитаться перед главврачом.

«Буйный». Если б он понимал, в какой мере, то вызвал бы быков-санитаров, дабы утихомирили разбушевавшееся чудовище. Но Актаков не понимал и оказался не готов к тому, что стул, на котором он сидел, поднялся в воздух и понёсся к противоположной стене. В то время он продолжал сидеть на этом стуле, почти не успев испугаться.

Страх принёс сокрушительный удар об стену, от которого в голове Актакова что-то хрустнуло.

– Я слышал его! – кричало разгневанное существо, стоящее теперь там, где только что находился тихий и спокойный Коля. – Вестник уйдёт, Глаголющего убьют…

Актаков очень вовремя заметил, что монстр работает не только языком. Сквозь тёмную пелену, застилающую его глаза, он увидел, как тот с неожиданной лёгкостью подхватил кровать, на которой только что лежал, и запустил ею во врача.

Иван Фёдорович увернулся. Он так и не понял, как ему это удалось, но не стал терять времени, чтобы радоваться по этому поводу. Он моментально вскочил на ноги и в ужасе кинулся к спасительной двери.

– И будет затмение, – кричало разгневанное исчадье ада, – а после крест огненный, который будет торчать из наших могил!

Актаков ретировался из палаты и держал дверь обоими руками, чтобы не дать Коле выскочить из замкнутого пространства.

– Санитары! – крикнул он, что было сил.

Минут через десять всё было кончено: койка водворена на место, спелёнатый, как младенец, Коля крепко-накрепко к ней привязан.

– Фу-уф-ф, – выдохнул Актаков, вытирая тыльной стороной ладони испарину со лба. – Ну и денёк! Буйный, – он кивнул в сторону палаты.

– Да уж, – согласилась Лена. – Кстати, Иван Фёдорович, он, когда поступил, тоже так…

– Что «тоже»? – поинтересовался врач. – Кричал, что пророк, и всё такое?