– Будем дружить, – наивно уверяла она себя, орудуя столовыми приборами.
В меню обошлось без артефактов. Те же супы, гарниры, классический жареный поросенок на углях и закопченная курица с оливками. Прослеживался избыток мясных блюд. Видимо, в дикие эпохи любили насыщаться животным белком, дабы набраться сил перед будущими походами. Ни одного интересного блюда я так и не встретила. Византией здесь и не пахло. Я представляла ее другой, более загадочной, с запахом вековой пыли, казематной плесени и отсырелого кирпича.
Неподалеку от нас сидели уже запомнившиеся туристы с севера: финская семейная пара и, невесть каким образом очутившийся с ними в одной упряжке, бородатый швед. Он неделю ходил по городу в спортивном костюме, словно ища заснеженные склоны и потерянные лыжи. Хотелось послать его в Альпы и уговорить местных гангстеров, коих здесь почти не водилось, засунуть ему одну лыжу в зад для максимального ускорения – так невыносимо он смотрелся в тонах бархатного сезона.
Финны вели себя достойно и почти не шумели, прикидываясь глухонемыми, чинно проводя отпуск. Глава семьи, высоченный великан, с седой, но пышной, как шапка Мономаха, шевелюрой, несколько раз приглашал нас на совместный ужин, но мы тактично отказывались, ссылаясь на насыщенность культурной программы. Он не обижался, понимая наши заботы, показав великую нордическую самодостаточность. Финн воспитывал славную дочку лет семи от роду, но и она вела себя непривычно скромно: не бегала по коридорам, не распевала наизусть заученный хит последнего триумфатора «Евровидения», звучащий из каждого приемника. Дочка послушно шаталась с мамой, взяв ее за руку, и ковыряла в носу. Божественное дитя – идеал воспитания и благонамеренности. «Отлично! – слышала я от них на всех языках мира. – Перфекто, Белиссимо!». Скажу сразу – по ночам мы не шумели и позиционировали себя достойно как цивилизованные граждане, за исключением нескольких персонажей.
Не прошло и двадцати минут одиночества, как нахлынул Серж.
–Как тебе обед?
– Так себе.
– Вот в Нормандии потрясающая кухня, – причитала Люси. – Рекомендую.
– Яна только что вернулась из Италии, – сдал меня Серж бессовестно и нагло.
– Да? – удивилась Люси. – А где ты останавливалась?
– Убей – не помню, – хмуро ответила я. – Изумительный вид и дыхание моря, свежесть и бриз, в общем – было очень хорошо.
– Где это место? Поделись?! Я бы тоже туда рванула. До нового года мне делать нечего. В отличие от этих неисправимых лентяев, я учусь на заочном. То есть, почти и не учусь, но числюсь, и меня еще ни разу не отчисляли. Как скоротать время – самая важная проблема.
– Зачем устраиваться за рубежом, чтоб учиться заочно?! По-моему, это не разумно.
– Ага, и мама мне тоже твердит, но я сама перевелась, чтобы посмотреть мир. До восемнадцати меня не выпускали дальше дачной ограды, а если я и выезжала куда-то, то в сопровождении предков или охраны. Возраст долгожданного совершеннолетия – чудесно! Теперь я могу позволить себе абсолютно все. Передо мной открыты любые двери, и я лечу, куда захочу! Где это волшебное место?
– Это частное владение.
– Понятно.
– Их десятки. Поспрашивай у знакомых. Там все скуплено русскими.
– Я тебе дам парочку адресов, – вмешался Серж. – Там ты можешь погостить, сколько будет угодно.
– Благодарю! – сияла Люси. – Надо составить план. Пока забиты недели до середины ноября, а там уже придет зима. О, нет! Мы должны собираться!
– Вы разве покидаете нас? – наигранно грустно спросила я.
– Ага! Завтра, к сожалению, я уезжаю, и Марк тоже. Как быть с Колей?
– Он поправится, – предрекала я, свыкаясь терпеть этого проходимца.
Трапеза завершилась набитыми животами. Финны ушли первыми, забрав с собой шведа, обреченного от осознания своей никчемности в этой осенней мгле. Снега нет, а лыжи потеряны. Лучше свалить в Куршавель, пока нет русских сезонов, но и там сейчас скука смертная, так что остается терпеть и ждать, чем швед и занимался, опустошая бар.
После обеда Марк отправился с Люси по магазинам, избавив меня от ее нудного общества и предложив порезаться в картишки по возвращении. В карты я не играю, ни в покер, ни в дурака, и обсуждать с ними собираюсь только детали отъезда.
День прошел без событий. До вечера я пролежала в номере, покорившись тоске. Не было сил принять ванну и отдаться жгучему водопаду душа, смотреть в окно на бесконечный перекат моря и терпеть приставания Сержа. Я гадала, как бы незаметно слинять. Обилие чудаков из нашей тусовки напрягало. Если так легко подкатили приятели Сержа, то ненароком появятся и мои враги, запуская следующую игру с непредсказуемым и захватывающим сюжетом.
Я дремала, когда раздался звонок. Серж позволил себе спросить, как я себя чувствую, а когда услышал, что я спала, долго извинялся, добавив, что сам хандрит, пьет горькие пилюли и надеется на нашу встречу, назвав меня лучшим лекарством. Ему не хватает меня как воздуха.
– У меня ломка, – признался он, давя на жалость. – Ломит душу, ломит сердце. Достаточно взглянуть на тебя, и отпускает. Сознание накрывает неописуемая волна счастья.
Меня забавляла его странная речь, и меланхолия ослабляла сдавливающие тиски. Уверена, Сомов никогда не сидел на игле, а баловался по молодости марихуаной или прожигал ноздри коксом. Он и сейчас позволяет себе пошалить, а когда-то мы шалили вместе. Сейчас он «сидел» на своих лекарствах, от которых ему никогда не избавиться.
В сотый раз я пообещала ему надежду. Потерпи, и я буду твоим наркотиком. Серж что-то мямлил и заметно размяк, а по щеке катилась вниз нежная, кристально чистая слезинка. Моя меланхолия передалась ему с устрашающей болью. Я посоветовала выпить пилюли и отдохнуть, придумав, чем мы займемся вечером или следующим утром, если я не просплю до обеда.
Как вы, наверное, догадались, Серж был далеко не первым и, может быть, не последним несчастным, воспылавшим ко мне светлым чувством. Не уверена, насколько сильно его влечение, но Серж явно был не в себе. До него были другие герои. Даже если не касаться Вингурта с его взбалмошной женушкой, найдется десяток жертв, кому я отравила жизнь намеренно или спонтанно. Многие из их жалеют, что когда-то связались со мной, а другие создают план мести. Кто-то уже отомстил, и я до сих пор зализываю раны. Кто-то готовит хитроумный план, взращивая его в коридорах маниакального мозга, а кто-то пытался забыть меня и утолить горе в вине. От меня не так легко избавиться, и кто-то поспешно спился. Даже последние алкоголики помнят Яну Даль.
Я же никого не забываю и помню каждого искалеченного мужчину. Они наивно считали, что сами меня выбрали. Типичная мужская ошибка. На самом деле женщина выбирает мужчину. Через меня пробежал целый калейдоскоп мужчин. На беглый взгляд все они казались титанами и блюстителями судеб, они возомнили себя Богами, но были свергнуты с Олимпа одной хрупкой, но очень опасной женщиной. Я оставалась навечно Lonely&Satisfied.
Разные типажи и характеры с червоточинкой слабости. Я умела находить эту слабость и разочаровываться, цепляясь за нее, изучая, примериваясь, облизывая, пробуя на вкус, а затем поглощая, прожевывая и выплевывая. И когда червоточинка была изучена, возникало самое любопытное и увлекательное. Мой яд доходил до кондиции, и я медленно и безжалостно, с высшим замыслом, по наитию, безвозмездно и даром отравляла мужчинам жизнь.
Убитые типажи мелькают в паутине подсознания и всплывают перед внутренним взором. Ярослав Бернских – дебютная жертва, лишившая меня ядовитой невинности. Я выдавила главную смертельную дозу, отравившись сама.
Мы познакомились пять лет назад на светском рауте в пригороде Петербурга. Тогда было модно выезжать на природу и путешествовать как Магеллан или Прожевальский с борзой кобылой. Господин Бернских хотел, чтобы его лошадью стала именно я. Ухаживал он долго и красиво, с морем цветом и дорогих презентов, от которых остались одни холодные воспоминания с привкусом затхлой копоти. Бернских владел акциями концерна нефтетрейдеров и дружил с моим папинькой. До сих пор я подозреваю отца в насильственном ангажировании его интересов в моем трепетном сердце. Я ушла от жениха молниеносно, буквально удрав из-под венца, по неволи сравнивая себя со сбежавшей невестой. Бернских рвал на себе волосы и подставил папочку, оставив его с носом на ближайшем собрании акционеров. Смешивать личное с общественным не рекомендовали даже античные философы и гуманисты эпохи просвещения, но папочка плохо штудировал университетские книжки.
