«Сейчас нужно вернуться назад по дамбе, туда, где она расширяется и где находится укрепленный лагерь, — рассеянно подумал Сандоваль. — Вот только немного отдохнем…»
Он в этот момент не чувствовал уже ни рук, ни ног. И был даже благодарен Альварадо за то, что Педро пока не спешит возвращаться. Гонсало всерьез сомневался, что сумеет самостоятельно встать и пройти хотя бы десяток шагов.
Вокруг Сандоваля сидели остальные участники сегодняшнего боя. Почти все израненные, уставшие до такого состояния, что у них не оставалось сил даже радоваться победе. Да и победа ли это? Ацтеки уплыли, но ведь и конкистадорам придется сейчас отступать. Оживил эту бескрайнюю апатию лишь приход индейцев-носильщиков из лагеря. Они притащили корзины с едой. Альварадо подошел к другу и подал ему довольно черствую кукурузную лепешку и кусок солонины.
— Извини, больше тебя порадовать нечем, — сказал он. — Еда не ахти какая, но лучше ничего нет. Спасибо за помощь, Гонсало.
Сандоваль сообразил, что не ел с раннего утра, когда наспех перекусил перед наступлением. Он тут же почувствовал небывалый голод и впился зубами в жесткое соленое мясо. Они с Педро сидели, ели и смотрели на Теночтитлан.
Город казался таким близким! Отсюда Гонсало отлично видел высокую пирамиду, стоящую на самой окраине города, совсем недалеко от воды. На вершине ее горел огромный костер. В это время оттуда донесся низкий вибрирующий грохот огромного барабана. Его мучительный голос, казалось, заставлял содрогаться все тело. Уши с трудом выдерживали эти грозные рокочущие звуки. Вторя барабану, хрипло заревели раковины, а вслед за ними завизжали флейты.
— Ну что за дрянные у дикарей вкусы! — крикнул Альварадо, схватившись за пульсирующие виски. — Сплошь дрянные! Хоть на одежду, хоть на музыку, хоть на еду. И как сами музыканты выдерживают эту какофонию? Как еще не оглохли?
— Смотри, Педро!
Сандоваль, позабыв об усталости, вскочил и толкнул друга в плечо, стараясь привлечь его внимание. Даже отсюда он хорошо видел жрецов с факелами, которые по каменным ступеням вели на вершину пирамиды с десяток человек. С ужасом Гонсало понял, что это захваченные в сегодняшних боях испанцы. Пленники не желали идти, отчаянно боролись, но их было слишком мало, чтобы оказать серьезное сопротивление. Ацтеки тащили их наверх силой.
Альварадо тоже вскочил на ноги, от волнения даже выронив на землю лепешку. Прочие испанцы на дамбе забеспокоились, делясь друг с другом соображениями. До ушей Сандоваля донеслись обрывки фраз:
— Это же Диего…
— Франсиско… его буквально час назад дикари утащили в лодку!..
— Что с ними будет?
— Дай сюда арбалет… Сейчас пристрелю жреца…
— Куда, не достать…
Альварадо в отчаянии схватился за голову.
— Их сейчас всех там перережут.
Педро бессильно осмотрелся по сторонам. Он понимал, что ничего в этой ситуации сделать не сможет. Его взгляд скользнул вперед по дамбе, дальний конец которой терялся во тьме. Там начинался город и в нем находились тысячи вооруженных ацтеков. Потрепанный и обескровленный отряд испанцев не сумеет пробиться в Теночтитлан силой. Да и вскарабкаться на пирамиду, где полно воинов, вряд ли удастся.
Внезапно Педро пронзила догадка. А ведь индейцы, несомненно, специально устроили это жертвоприношение здесь, на глазах у конкистадоров. Наверное, надеются, что он не сдержится и прикажет солдатам идти в бой. Вспыльчивый характер золотоволосого Тонатиу был уже хорошо известен даже ацтекам. А там, впереди, в темноте его уже ждет ловушка. Скорее всего, отряды стрелков, засевшие с двух сторон. Как только испанцы доберутся до конца дамбы и вступят в город, их тут же расстреляют прячущиеся среди домов и зарослей лучники.
Альварадо в слепой ярости зарычал и изо всех сил ударил себя ладонями по бедрам. Потом поднял взгляд, в надежде, что произойдет какое-нибудь чудо. Отсюда до вершины пирамиды было метров двести. Вряд ли больше. Точным выстрелом из арбалета никого из индейцев поразить нельзя, но всю церемонию испанцы видели хорошо.
Сандоваль не сомневался в том, что пленники обречены на смерть. Охваченный ужасом и сожалением, он стоял, забыв о голоде и усталости. Конкистадорам давно следовало отступить назад по дамбе, но все они, как околдованные, замерли, не в силах отвести взор от пирамиды.
Пленников тем временем притащили наверх. Все они, безмерно уставшие сначала во время боя, а теперь в бесплодных попытках оказать сопротивление, с ужасом осматривались по сторонам. Перед ними расстилалась большая площадка, вымощенная плоскими каменными плитами. По бокам горели огромные костры, языки пламени поднимались выше человеческого роста. На дальнем конце возвышался храм. Освещенный факелами, с причудливым орнаментом из змей и черепов на стенах, он казался испанцам вратами в преисподнюю. Но самое ужасное находилось в центре площадки.
Там застыли жуткие для любого европейца статуи местных богов. Огромные, с безжалостными лицами, в которых человеческого оставалось меньше, чем чудовищного. Оскаленные пасти щерились белоснежными зубами из обработанных ракушек. Глаза из кусков полированного камня сверкали в отблесках огня, с жадностью глядя на приведенных людей. А на переднем краю площадки стоял высокий каменный алтарь со свежими следами крови.
Здесь же находилось десятка три индейцев. Вожди в нарядных накидках, переливающихся вплетенными перьями, в высоких головных уборах с плюмажами, с роскошными золотыми ожерельями на груди. А также несколько жрецов в темных одеждах со спутанными и перемазанными кровью волосами. Первому из испанцев развязали руки и толкнули вперед.
Его звали Франсиско Лопес. За тот час, что прошел с момента его пленения, он перешел от глухой ярости к безграничному отчаянию. Он уже даже не сетовал на судьбу, что позволила ему попасть в плен. Он безостановочно перебирал все варианты спасения и пришел к выводу, что надежды нет. Идеи, столь лихорадочные и многочисленные, что не умещались в голове, теперь пропали. Ум терзала лишь одна мысль: «Я сейчас умру!». Она билась в нем со скоростью учащенного пульса.
Франсиско боролся с врагами весь последний час. Он безостановочно дергал веревки, надеясь их ослабить. Лежа в лодке, отчаянно брыкался связанными ногами, пытаясь попасть в одного из гребцов. Ругал индейцев на чем свет стоит и упирался изо всех сил, когда его тащили на вершину пирамиды. И теперь он совсем обессилел…
Когда ему разрезали веревки на запястьях и лодыжках и толкнули вперед, он не удержался и упал на колени. Едкий дым от костров мешал нормально дышать. Лопес потряс тяжелой задурманенной головой. Он ничего не соображал, в глазах двоилось. Франсиско не мог понять — то ли это дикари подкинули в огонь какой-то дряни, то ли он просто слишком устал и потому не может собраться с мыслями.
Двое жрецов тут же подхватили его и помогли подняться. Франсиско попытался оттолкнуть одного из них, но промахнулся и стал заваливаться назад. Ацтек осторожно, почти заботливо поддержал его. В руке индеец сжимал черный блестящий обсидиановый нож. Он ловко, со знанием дела, разрезал на испанце рубашку и сорвал ее. Лопес вздрогнул от порыва свежего ветра. В голове немного прояснилось, и он сразу же ударил одного из ацтеков кулаком в лицо. Тот упал, но к пленнику подбежало несколько жрецов и крепко ухватили за руки, не давая пошевелиться. Еще один принялся сноровисто разрисовывать лицо, грудь и плечи Франсиско синей краской. Другой индеец напялил ему на голову высокий и пышный головной убор из ткани и перьев.
После этих приготовлений они подтащили Лопеса к каменному идолу. Пленник почти не находил в нем сходства с человеком. Какая-то мешанина детских ладоней и звериных лап, змеиных голов, торчащих клыков, перьев. Буйство пестрых красок. Сильные руки надавили на плечи и затылок испанца, заставляя склониться перед статуей почти до самой земли. Затем его, задыхающегося и затравленно озирающегося по сторонам, оттащили назад.
Лопес отчаянно дернулся и сумел оглянуться назад. Вокруг пирамиды разливалась чернота. Ночь вступила в свои права. Далеко внизу он увидел на темной поверхности озера маленькие язычки огня. Он знал, что это. Там, на дамбе, стояли его товарищи. Больше сотни отчаянно-храбрых конкистадоров. Если бы оказаться среди них! Франсиско попытался закричать, призывая их на помощь, но дыхания не хватило. Пять человек потащили его к алтарю. Испанец сопротивлялся, но в этой борьбе силы были неравны.
