Фернан пребывал в таком бешенстве, что готов был чуть ли не бегом кинуться вниз по склону, чтобы как можно быстрее добраться до этих наглых дикарей. Забыли, мерзавцы, сколько мужчин похоронили по всей стране? Забыли, как униженно просили пощады, как заискивали, предлагали мир, подносили баснословно щедрые дары? Забыли, как стоит бояться непобедимых испанских воинов?! Пришла пора освежить память этим подлым негодяям!

Руки потянулись к оружию. Фернан знал, что два клинка сослужат ему хорошую службу, когда он ворвется во вражеские ряды. Усталости, уныния, разочарования, голода и боли как будто больше не существовало. Весь мир заиграл красками гнева и ярости. Он в одиночку перебьет не одну сотню врагов!

Себастьян наблюдал картину, сулившую им всем вечный покой, достаточно спокойно. Нельзя сказать, что страх был ему совершенно неведом, но он умел подавлять его усилием закаленной воли. Риос полагал, что испанский кабальеро должен уметь побеждать любого врага. И нет разницы, будет ли это французский солдат, немецкий ландскнехт, ацтекский воин, мусульманский пират. Или же глубоко засевший страх, ледяными щупальцами осторожно расползающийся по телу, сжимающий горло, подбирающийся к самому сердцу.

Он, пока еще было время, начал туже перевязывать раненую ногу. В бою повязки менять будет уж точно некогда. Затем снял с плеча арбалет и протянул его израненному солдату, стоящему в глубине строя. Сам же вытащил меч из ножен, крепче стиснул пальцы левой руки на ремне щита. Как будто бы к битве готов.

Рядом с ним поспешно готовился к бою силач Кристобаль де Олеа, который вытащил Фернана из воды во время отступления из Теночтитлана. Он резкими движениями поправлял кирасу и шлем, до половины вытаскивал меч из ножен, проверяя — легко ли тот ходит? И все эти судорожные приготовления сопровождались бесконечными комментариями.

— Проклятые дьяволопоклонники! Помоги нам Сантьяго. Ничего, сейчас отведают толедской стали, мерзавцы кровожадные! Господи, хотя бы мне довелось снова увидеть моих малюток. Долорес на Кубе уже и ребеночка родила. Да уж, Себастьян. Сюда бы сейчас нашу славную терцию. Мы бы показали этим нехристям, как воевать нужно.

Кристобаль был далеко не одинок в своих бурных излияниях. Вокруг хватало солдат, которые свои приготовления сопровождали то самыми горячими и искренними молитвами, то самой неслыханной и виртуозной бранью. Попадались и такие, у кого мольба и ругательство причудливо смешивались. Кто бы мог сказать — летят проклятия в адрес ацтеков или этими словами поносят господа, допустившего такую гибельную ситуацию?

Кортес остался, пожалуй, единственным, для кого зрелище бесчисленной неприятельской армии не стало поводом ни для страха, ни для гнева, ни для особого удивления. Чего-то подобного и следовало ожидать. Слишком уж долго они обходили озеро, стараясь выйти подальше от Чолулы. Наверное, скороходы из Теночтитлана побывали во всех окрестных землях и приказали местным племенам собрать солдат, чтобы не пропустить конкистадоров в Тлашкалу.

Как только Кортес увидал войско ацтеков, то он тут же отвернулся от этой грозной картины. На что там смотреть, зрелище, открывавшееся в долине, было и так ясным, как белый день. Враги быстро сумели собрать по-настоящему огромную армию. И не столь уж важно, двадцать ли там тысяч или пятьдесят. По сравнению с его ничтожным отрядом это в любом случае в десятки раз больше. Эрнана Кортеса сейчас интересовали в первую очередь подчиненные. Какую реакцию вызвала у них картина вражеского воинства?

Генерал-капитан взобрался на обломок скалы, откуда так удобно было охватить взглядом своих бойцов, и взор его скользил по рядам солдат. В чьих-то глазах он видел растерянность и даже панику, в других — усталость и обреченность, но во многих постепенно стал разгораться азарт нетерпения от предчувствия скорой битвы. От его цепкого внимания не ускользнуло пламя гнева, бушевавшее в глазах у самых отчаянных, в том числе и у Фернана. И над всем этим разнообразием написанных на лицах чувств доминировало ожидание. Конкистадоры ждали, какое же решение примет их командир.

Кортес не медлил — тут же посыпались распоряжения, призванные упорядочить отряд и подготовить его к битве. Тяжелораненым пришлось покинуть седла — конница сейчас нужна была в бою. Пока войско строилось, Кортес вскочил на коня и подъехал к Фернану со словами:

— Фернан, твое место рядом со мной. Вот этот скакун будет тебе верным другом в предстоящей битве. Я очень на тебя надеюсь!

В этом определенно был смысл. Фернан еще на Кубе показал себя великолепным наездником, к тому же, он оставался одним из немногих, кто сохранил шлем, стеганку и кирасу. Доспехи окажутся истинно бесценными во время конной атаки.

Слова Кортеса как будто вырвали Гонсалеса из той пучины ярости, в которой он тонул. Фернан вскочил в седло. Обжигающее нетерпение кололо кожу, сводило судорогами суставы, топорщило волосы. Скорее бы ринуться в атаку! Правая ладонь намертво вцепилась в древко копья. Привычные приготовления вернули хладнокровие и рассудительность, уняли возмущение. Фернан снова начал думать разумно. И первая мысль была о том, что навстречу кавалерии наверняка устремится настоящий ливень стрел и дротиков, а у него нет щита.

Как будто прочитав его мысли, один из пеших солдат подал Фернану щит. Тот машинально взял его, поблагодарил и осмотрел. Гонсалес не знал — смеяться ему или плакать? Действительно, Фернан не мог взглянуть на этот щит без слез. Представлял он собой, по сути, просто две доски, скрепленные между собой, причем были они немного разной длины и ширины. Однако конструкция оказалась прочной, да и ремни на внутренней стороне держались надежно. Это было лучшее из того, что сумели соорудить солдаты прямо во время одного из привалов. Ладно, не стоило сетовать на судьбу.

Фернан, сидя на коне, осмотрел своих боевых товарищей. Солдаты деловито и без лишней спешки готовились к сражению. Понимая, что избежать столкновения невозможно, они, похоже, выбросили из головы мысли о подавляющем преимуществе ацтеков. Никто не впадал в панику. Пехотинцы строились, проверяли оружие, стрелки заряжали арбалеты. Конница собралась возле Кортеса. Фернан пересчитал всадников — двадцать три человека. Ничтожная горстка людей по сравнению с бескрайним морем неприятелей.

Эрнан Кортес осмотрел своих конкистадоров. Ну что же, их не так и мало — чуть более четырех сотен пехотинцев, по-прежнему вооруженных прекрасным оружием. Почти с такими же силами он когда-то начал экспедицию. Правда, тогда отряд вез с собой десяток пушек, а сами солдаты были свежи, голодны до побед и уверены в себе. Теперь же ему не насчитать даже полусотни, которые бы не были ранены и уж точно поголовно все до крайности устали, проголодались, да к тому же страдают от жажды и недосыпания.

Позади испанцев строились тлашкаланцы. Их количество постепенно уменьшалось в последние дни. Голод и ранения губили самых ослабевших. Некоторые дезертировали. Но все равно союзников насчитывалось еще около семи сотен. Сейчас на счету каждый человек. Генерал-капитан знал, что воины Тлашкалы будут стоять насмерть. В плену у ацтеков их тоже не ждет ничего хорошего.

Эрнан Кортес видел, что глаза всех солдат прикованы к нему. Пришло время найти те слова, которые выжгут разочарование и неуверенность из душ его бойцов. Нужно, чтобы они ощутили себя необоримо грозной силой.

— Мои храбрые воины! Поражение в Теночтитлане было ужасным, меня душат горечь и стыд из-за того, что нам пришлось отступать. Но всем вам памятны наши многочисленные громкие победы! Их не счесть! Впереди ждет огромное вражеское войско…

Кортес привстал на стременах и указал клинком меча вперед, в долину, после чего продолжил:

— Зря они стали нас преследовать! Пришло время показать дикарям, что им стоило удовольствоваться своим недавним триумфом. Ей-богу, они уже исчерпали весь свой запас везения. Я смотрю на вас и вижу истинный цвет испанской нации. Любой из вас стоит сотни ацтеков. Наша сила не в порохе и не в пушках… — Кортес высоко поднял меч вверх. — Наша сила — это клинки толедской стали в руках у лучших в мире воинов. Мы не имеем права опозорить нашу Родину. Испания будет нами гордиться! За мной!