Так Максим Становой стал чекистом.
…И, конечно же, на деле все оказалось совсем не так радужно, как расписывал речистый подполковник в тесной камере гарнизонной гауптвахты. Да, контора была властью – мощной, закулисной, в конечном итоге, решающей все. Он оказался в самом низу пирамиды, и при взгляде отсюда контора представлялась гигантской, собранной с тысячекратным запасом прочности и оттого неуклюжей, тупой и бездушной машиной. Коэффициент полезного действия этого варварского механизма казался Становому несоразмерно низким, как у какой-нибудь древней паровой машины. Пружинки сжимались и разжимались, клапана закрывались и открывались, кто-то кого-то выслеживал, подсиживал и сдавал; это была постылая механическая рутина – тем более постылая, что в этом сложном коловращении лейтенант Становой играл роль мелкого винтика, от которого ничто не зависело и на котором, увы, ничего не держалось.
Возможно, это тоже было испытанием. Во всяком случае, Становой, хорошенько все обдумав, решил до поры до времени считать это испытанием, которое рано или поздно закончится. Говорят, человек – хозяин собственной судьбы. В случае Максима Станового это утверждение оказалось верным. Не признаваясь даже самому себе, что, похоже, занимается чем-то не тем, лейтенант Становой намертво стиснул зубы и стал служить – служить так, как он это умел, когда хотел.
И он выдержал испытание, не поддался на искус, не опустил руки. Инициативного молодого лейтенанта быстро заметили и начали продвигать. Через год он стал старшим лейтенантом, еще через два – капитаном, к двадцати семи годам надел майорские погоны и готовился стать подполковником. Дурацкую историю с ГКЧП он пережил легко и без потерь, потому что был умен, чуял, откуда дует ветер, умел делать правильные выводы даже из самых незначительных намеков и заранее позаботился о том, чтобы во время путча оказаться где-нибудь подальше от центра событий. В Москву он вернулся уже не майором КГБ, а подполковником ФСБ – одним из самых молодых и перспективных подполковников во всей Федеральной Службе.
Все это не означало, что ему удалось изменить свой беспокойный нрав. Энергия по-прежнему била из него ключом, он был, как и в юности, полон идей и проектов, порой настолько смелых, что руководство только руками разводило: надо же, молодой да ранний! Подчиненных себе он выбирал сам – была ему дарована такая привилегия; и вообще, начальство к нему благоволило, хотя позволял он себе порой чересчур много.
И он слегка расслабился, почувствовав себя важной, неотъемлемой деталью сложного механизма, а может быть, даже и не деталью, а одним из тех, кто этим механизмом управляет и поддерживает его в рабочем состоянии. Он решил, что получил долгожданную свободу мыслей и поступков, и развернулся в полную силу. Во время первой чеченской кампании он спланировал операцию, которая в случае успеха могла оказать существенное влияние на исход войны. Начальство план не одобрило, но Становому в начальственном отказе почудилась некая недосказанность, он решил рискнуть и проиграл.
Операция была спланирована и выполнена идеально: подполковник Становой умел видеть последствия и просчитывать все на десять ходов вперед. В результате этой операции был уничтожен один из многочисленных каналов, по которым оружие широким потоком текло с тульских заводов прямиком в руки боевиков. Апофеозом операции стал захват эшелона со стрелковым оружием, минометами и боеприпасами. Становой лично возглавлял отряд спецназа, пустивший по ветру упомянутый эшелон, потому что любил действовать наверняка.
Он вернулся в Москву, уверенный, что победителей не судят, и только здесь понял, что это не так: перекрывая канал, он, увы, не знал, КОМУ этот канал принадлежит. Он пытался узнать это, когда планировал операцию, но след никуда не привел, и Становой тогда решил, что это не суть важно: главное, чтобы тульские автоматы не стреляли по своим. Вот в этом-то и заключалась его ошибка – единственная, но губительная. Теперь ему стал понятен смысл уклончивости начальства во время обсуждения плана злополучной операции – увы, с большим опозданием.
Короче, о нем говорили где-то там, наверху, и по его вопросу было «вынесено постановление». Позже он часто думал, почему его просто не прикончили, ограничившись вместо этого арестом, и пришел к единственному возможному выводу: не рискнули. Операция была проведена не только профессионально и четко, но и с блеском, присущим всему, что делал Становой. О ней ходили легенды, и просто взять и на глазах у всех пристрелить героя столь блестящей виктории, сочли нецелесообразным. Или, может быть, непедагогичным. Гораздо полезнее с точки зрения морали и нравственности было уличить вчерашнего героя в незаконном хранении наркотиков, нарушении служебного долга, граничащем с предательством, и прочих мерзопакостях, несовместимых с высоким званием офицера российских спецслужб.
Долгих четыре месяца его мурыжили в следственном изоляторе. Под конец следователь почти прямо заявил, что чистосердечное признание спасет Становому жизнь. Становой уперся намертво. Он ни в чем не был виноват и не желал облегчать следователю задачу. Каждый вечер, засыпая на нарах, он был уверен, что больше не проснется, и каждое утро, проснувшись, досадливо морщился: ну какого хрена тянете?
А потом его вдруг отпустили. Просто отпустили, ничего не объясняя и, уж конечно, не извиняясь. Это было загадкой, но Становой больше не хотел ломать голову. Возможно, там, наверху, что-то переменилось; возможно, он больше не представлял угрозы чьему-то благополучию; возможно, кто-то хорошо к нему относился и решил, что с него уже хватит. Все, на что он раньше старательно закрывал глаза, увлеченный разработкой и осуществлением своих дерзких планов, теперь встало перед ним в полный рост: государство не нуждалось в его способностях, ему были нужны послушные исполнители. Да и что такое государство, родина? Просто абстрактные понятия, за которыми, как за ширмой, прячутся ловкие пройдохи, озабоченные только собственным благополучием. Ум? То-то и оно, что главным признаком ума служит умение притворяться идиотом… Раньше Становой игнорировал это обстоятельство, за что и поплатился.
В те дни он много думал, пытаясь понять, почему его судьба сложилась так, а не иначе. Казалось бы, он имел все, что нужно для процветания и успеха, но чего-то все же не хватало – какой-то мелочи, которую он упустил в самом начале, не придав ей значения. Неприятности по сути дела были не стоящей упоминания ерундой: их не было бы, если бы Становой сидел спокойно и ни во что не совался. Но подполковник Петров, ныне уже почти забытый, был прав: сидеть спокойно Становой не умел, так что неприятности были неизбежны. Но почему, черт возьми, все так однобоко? А где же другая сторона медали, где почет, слава, успех – где деньги, наконец?
И он докопался-таки до первопричины, отыскал пустячок, испортивший ему жизнь. Он умел управлять людьми, заставлять их делать то, чего ему хотелось, но для него этот процесс всегда был просто игрой. Становой пришел к выводу, что с детством пора расставаться. Он и так потерял вагон времени, забавляясь игрушками, делая никому не нужную карьеру и вкалывая на государство, которое в знак благодарности вытерло об него ноги и вышвырнуло за порог, как ненужную тряпку. Что ж, у него еще был шанс все поправить. Становой был сравнительно молод, здоров и точно знал, чего хочет. Оставалось лишь сообразить, с какой стороны взяться за решение проблемы, и выбрать подходящую точку приложения силы.
И такая точка незамедлительно нашлась, как будто некая высшая сила, сочувствуя Становому, организовала встречу со старым школьным приятелем. Это действительно напоминало чудо: они не виделись полжизни и совершенно случайно встретились в центре многомиллионного города именно в тот момент, когда в этой встрече возникла нужда. Выслушав историю Станового, Дмитрий Алексеевич Вострецов слегка расчувствовался – ровно настолько, чтобы составить однокашнику протекцию для поступления на работу. Дмитрий Алексеевич тогда уже возглавлял отдел в финансовом управлении МЧС, так что со знакомствами у него был полный порядок, и процесс трудоустройства бывшего чекиста прошел как по маслу.
