Тут до парня дошло, что обе руки у старика заняты, и он отдернул протянутую было для пожатия свою руку. Вот только старик-то уже повел рукой в его сторону.
И в то же мгновение на выложенном плиткой полу раздалось четыре мягких хлопка. Юноша отпрянул назад, но куда там! Из лопнувших яиц уже брызнуло на темно-синие с отливом брюки. Украдкой глянув на них, парень тут же сделал вид, словно ничего не произошло. Небрежно эдак махнул рукой и даже улыбнулся.
Катица от испуга взвизгнула и тихо залилась слезами. Сын дядюшки Ференца крепко выругался, а жена его вскочила с места.
- Н-ну и н-ну, - выдавила она сквозь зубы старому человеку, оцепенело стоявшему у дверей в своей обшарпанной хламиде. - Н-ну и н-ну, па-паша!
- Да ничего, ничего, - зачастил молодой человек, не смея, однако, глянуть на брюки второй раз.
- Катица, смочи-ка тряпочку, - велела дочери мать, вся багровая от стыда. - А ты, Лаци, не серчай. Авось как-нибудь... сейчас вот теплой водичкой попробуем...
- Да что вы, тетя Гизелла, подумаешь! - оттараторил парень.
- Эх, вы, деда, деда, - продолжала всхлипывать Катица, прикрыв ладошкой свои возмущенные глазки.
Дядюшка Ференц все так же стоял ни жив ни мертв, судорожно сжимая в руках оставшиеся три яичка. Взор его блуждал по лицам присутствующих. Отовсюду ему отвечали нескрываемым презрением и гневом. Парень натужно улыбался и бормотал, заикаясь:
- Нет, нет, ничего страшного... Я потом их бензином... Да я и сам тоже...
От разъяренных взглядов старик съежился, словно его вытянули хлыстом.
- Даже такой пустяк и то доверить нельзя, - проскрежетал ему родимый сын. - Да отойдите вы наконец от дверей!.. И нос вытрите...
Он изничтожающим взглядом проводил старика, заковылявшего в отведенный ему темный угол.
- Покажи-ка, - обратилась хозяйка к Лаци. Парень, смущаясь, вытянул вперед ноги. - Н-ну и н-ну, - протянула она в ужасе, побледнев как мел, и принялась отчищать расплывшиеся желтые подтеки. - Стыдобища одна на наши головы, другого от него не жди.
- Он же ни при чем, - попробовал вступиться Лаци.
Катица даже посмотреть не решалась в ту сторону, где суетилась ее мать.
А в углу, там, где исчез старик, царила такая тишина, будто дядюшка Ференц уже и не дышал вовсе.
