«Мне понадобилось много времени, чтобы написать тебе ответ. Вдруг навалилась куча работы (как я сейчас понимаю – к счастью), потому что без нее я бы, наверное, просто не выжил.

Это было жесткое время для меня. Я надеялся, что в тишине, без переписки с тобой, мне удастся совладать со своими чувствами. Но ничего не вышло, лучше не стало. Тоска… Может быть, ты что-то посоветуешь?» – написал Дэвид Барт 4 апреля.

Это был вольный перевод с английского его письма.

Мне хотелось плакать. После разлуки с ним я чувствовала то же самое.

Глава 1

Весна. Апрель. В Питере после зимнего мрака стало появляться солнце. Но радость, связанная с приближением весны, не смогла пересилить странное ощущение от другого события, столь же естественного, но не столь радужного. Вчера мне исполнилось двадцать шесть лет. Ухнуло двадцать шесть, упало, как снег на голову. Знаешь, что это нормальное положение вещей и в обратную сторону хода нет, и все же прибавление к твоему возрасту еще одного года обескураживает и напрягает. У моей подруги приближение дня рождения – в конце августа – вызывает почти истерику:

«Я не готова стареть! Я не хочу со счастливым лицом делать еще один шаг к смерти!»

Наверное, с ее точки зрения – двадцатипятилетней девушки – я в свои двадцать шесть почти старуха.

Что остается делать в таком возрасте? Читать письма и вспоминать прошлое)

«Перечитывая сообщения, которые мы писали друг другу после твоего отъезда, я особенно остро ощущаю наш разрыв. Скучаю по нашим разговорам, по тебе. Но, знаешь, я до сих пор злюсь из-за того, что ты не захотела принять мою помощь. Тогда, возможно, все было бы по-другому… Эти злые мысли не направлены против тебя, но они занозой сидят в голове, и я никак не могу избавиться от них».

В день рождения Дэвид не поздравил меня. Я весь день ждала его звонка или сообщения. Потом он сказал, что упустил из вида, забыл. Это ложь. Он просто злился и хотел причинить боль. Мне было горько. Почему мы так безжалостно мучаем друг друга?

«Всю прошлую неделю я хотел написать тебе, но был занят, да и, если честно, не знал, что писать. Думаю, я хотел извиниться за те письма, в которых обвинял тебя. Наверное, моя злость поутихнет, когда я снова в кого-то влюблюсь. Пока же я не могу с ней совладать, как ни стараюсь»

Еще совсем недавно давление возраста было не так ощутимо, потому что до двадцати пяти ты… нет, уже не ребенок, конечно, но ты еще находишься в поре юности, что ли. Двадцать пять воспринимаются как первый перевал. Ты все еще молода, но уже не юна. Ты что-то уже должна дать на-гора: школа, институт, семья, дети. На тебя поглядывают выжидающе – чем из выше перечисленного ты уже обзавелась и что сделала. Исчезает легкость, полет. Как будто все вокруг – родные, друзья, знакомые – норовят схватить тебя и придавить к земле – хватить порхать, ползай.

Как было бы чудесно остановить время незадолго до двадцати пяти и задержаться в этом прекрасном возрасте лет до восьмидесяти. В двадцать пять ты уже не так наивна и неуверенна в себе, как в шестнадцать, но все еще легка. Легка-а-а! И мудра. И уже неплохо ориентируешься в жизни! И красива! И так – год за годом, год за годом. Прекрасные почти двадцать пять!

Хотя, по моим ощущениям, самый интересный год получился, когда мне было двадцать. Все, что сегодня я ценю и чему радуюсь, появилось в то время. Я начала серьезно заниматься танцами. Я училась в институте, и мне уже было комфортно в его стенах, потому, что меня окружали хорошо знакомые и даже любимые люди. Я стала что-то понимать в психологии, которую изучала. Светлана Николаевна, куратор нашей группы, уже крепко держала нас в своих объятиях, учила, направляла, лепила. Это позже мы, ее ученики, поставили чрезмерную опеку ей в вину, обозвав попыткой манипулирования и авторитарностью, но тогда еще все было прекрасно, и авторитеты оставались незыблемыми.

«С днем рождения, Анна Игоревна! Надеюсь, вы остались такой же жизнерадостной, как года два или три уже назад. А, может, и четыре). Желаю вам всего самого лучшего. Творческих успехов. Чтобы в жизни все складывалось так, как вы этого хотите. И чтобы вы никогда не грустили по пустякам», – написала мне Полина, девочка из театральной студии.

Я ставила им танец для спектакля «года два или три, или четыре назад». «Не грустите по пустякам!» Пока все было наоборот: многое складывалось не так, как мне бы хотелось, и не всегда весело,

В год своего двадцатилетия летом я улетела в Испанию. Почти дикарем. Кроме оплаченного перелета до Барселоны и обратно и нескольких дней запланированного проживания в Бильбао, в семье Ойера Бадьолы, с которым я познакомилась в интернете, у меня не было ни отеля в Барселоне, ни билетов на автобус до Бильбао и обратно. Денег тоже было в обрез. Я экономила каждый евро, но это было захватывающее трехнедельное приключение, полное впечатлений и неожиданных встреч.

Я жила в большом, красивом, окруженном садом доме, в Бильбао – городе на атлантическом побережье Испании, куда нечасто заносит русских туристов. Ойер обожал меня. Он так старался, чтобы мне было хорошо, что порой становилось совестно – я не могла ответить ему таким же вниманием. Мы объездили почти все северное побережье страны басков. Здесь я впервые увидела океан, именно океан, а не море. Я ощутила его мощь, энергию его волн, захлестывающих берег.

Я познакомилась с друзьями Ойера, его сестрой, родителями и замечательной восьмидесятилетней бабушкой. Все были очень милы со мной. Особенно бодрая старушка, завалившая меня при встрече кучей вопросов о России. При расставании она вынесла две корзины яблок из собственного сада – специально для меня: Ойер накануне сообщил ей, что «русская гостья вегетарианка и обожает фрукты.

– Вегетарианка? В вашем возрасте? Это удивительно. Это характеризует вас, как думающего человека, – сказала бабуля, с интересом глядя на меня из-за очков.

С Ойером мы остались друзьями. До чего-то большего дело не дошло.

Мне было тогда двадцать лет.

Может быть, это свойство круглых дат – быть запоминающимися, не всегда со знаком плюс, но главное – не безликими, канувшими в омут лет без следа.

Я хорошо помню свои десять и пятнадцать лет.

В десять наша семья переехала в другую страну, и вся моя жизнь перевернулась с ног на голову. Дома остались друзья и подруги, привычная жизнь и понятные взаимоотношения. На новом месте – стычки с аборигенами, языковые проблемы, новые друзья. И свобода! Какая там была свобода! Мчаться на велосипеде по Ариэлю, загорать до черноты возле городского бассейна, нырять и плавать хоть целый день.

В пятнадцать лет жизнь моя была сложна и совсем не лучезарна. Я была усталой, нервной анорексичкой, с кучей комплексов, без друзей, в новой школе и без всякого представления о собственном будущем. Сейчас я понимаю, что школа была замечательной, и меня окружали классные ребята, и что из тех двух лет можно было взять гораздо больше, чем я решилась или смогла.

В двадцать два я окончила институт, а значит, этот год прибавил мне одну вещицу, саму по себе бесполезную, если бы за этим не стояли пять лет усердной, и не очень, учебы, новые знакомства и новый социальный статус. Я была теперь дипломированным специалистом – психологом-консультантом, но без опыта работы. А значит, имела то, что никому не было нужно.

Вся наша группа была примерно в том же положении. Никто не знал, куда податься. Работать? Учиться дальше? Замуж? В армию? Все равно, что стоять на оживленном перекрестке и крутить головой в разные стороны, соображая, как вписаться в его сложное движение.

Замуж я не хотела. Учиться дальше тоже. Хорошо, что к тому времени у меня сформировалась устойчивая любовь к хореографии, и существовала группа девочек, которым я преподавала ирландские танцы. Хоть что-то незыблемое. Эти маленькие островки стабильности в моменты неопределенности и душевного раздрая спасают.