– Ненавижу тебя! – вопила девчонка, пытаясь вырваться. – Отпусти меня! Убью, на хрен!

У Изки текла кровь из левой ноздри, она прижимала к носу платок и нервно хихикала.

– Уймись, – понизив голос, сказал Андрей. Несколько прохожих с видимым интересом наблюдали за нами. – Нельзя быть такой истеричкой. И вообще это моя сестра, если что.

– Да? – разом успокоилась девчонка. Подумала и добавила: – Жесть. Вот блин.

– Та еще жесть, – проворчала Изольда, осторожно втягивая воздух. Ей удалось остановить кровь.

– Знакомьтесь, – вздохнул Андрей. – Это Пра. Моя большая и светлая любовь. Несмотря ни на что. Из, как ты?

– В порядке, – сказала Изольда, глядя на Пра без особого дружелюбия, но с любопытством.

– Ты…это…извини уж. – Пра развела руками. – Я думала, Андрюха девчонку завел. Мне говорили, видели его с какой-то «рыжей бестией».

Изольда вдруг засмеялась, Андрей тоже, потирая щеку. Похоже, у Пра была тяжелая рука.

– А тебя почему так зовут – Пра? Это ник?

– Нет, это имя. Меня окрестили Прасковьей. Учудили, конечно, но я не жалуюсь, только длинновато. Вот я и сократила. А тебя как величать?

Подруга покраснела.

– Мои тоже учудили, – вздохнула она. – Зови Изольдой.

– Ништяк, – сказала Пра.

Потом мы отправились в пиццерию. Впрочем, Андрей скоро ушел, чтобы отвезти тетю Зою к подруге, на другой конец города. Мы приглядывались к новой знакомой. В своем роде Пра была еще интереснее Аньки. Под кожаной курткой она носила белое платье, похожее на подвенечное. Платье было ассиметричным: с одной стороны доставало пол, а с другой доходило только до колен, открывая высокие ботинки на массивной подошве, вроде тех, что любил Андрей. Изольда откровенно рассматривала Пра, даже не пытаясь это скрыть, я толкнула ее локтем в бок.

– Нравлюсь? – усмехнувшись, сказала наша новая знакомая.

– Да, – честно сказала Изольда, – ты необычная.

– Ты тоже, – Пра склонила голову к левому плечу. – Только сама еще об этом не знаешь. Одни глаза чего стоят. Как у эльфов.

Подруга зарделась от удовольствия. Она запоем читала Толкиена и его последователей, увешала все стены в комнате плакатами с героями «Властелина колец». Сравнение с эльфами ей крайне польстило.

Глаза у Изки и вправду были такие, что не каждый день встретишь: они меняли цвет в зависимости от освещения, из светло-карих становились янтарными. Я часто вспоминала балладу «Вересковый мед» (учили на английском), наверное, этот напиток древних кельтов был такого же цвета…

А у меня глаза были серо-голубые. И все тут.

– Ладно, счастливенько вам. Мне пора двигать.

Мы посидели еще немного и тоже «двинули». По дороге говорили о Пра. Изка сказала, что с радостью бы поменялась местами с девушкой Андрея, и у нее тоже была бы интересная жизнь неформалки, куча друзей, тусовки, концерты, может быть, мотоцикл, настоящий байк…и дорога впереди. «Как зверь, мотор в ночи ревет, пустырь, разъезд и разворот…», « …ты мстил за груз нелюбви прошлых лет…» и так далее, по теме. Я не знаю, я бы тоже хотела приобщиться к их кругу. Наверное. А может, не хватило бы смелости…

Как бы то ни было, а назавтра Пра заявилась к Изке домой. Я была у нее, распечатывала на принтере стихи Черубины де Габриак, читала вслух.

Раздался звонок, подруга пошла открывать, я любопытно выглянула в прихожую. На пороге стояла Пра, сменившая белое платье на резаные джинсы с заклепками и черную майку. Ботинки остались прежними, макияж тоже.

– Привет! – сказала Пра. – Мотор здесь?

– Чего? – удивилась Изка.

– Ну, Андрей…мы его Мотором зовем.

– Нету, – сказала Изольда. – Обещал к обеду прийти. Чаю хочешь?

– Если нальете. – Пра наклонилась и принялась расшнуровывать ботинки, потом небрежно бросила их под вешалку.

– Ты проходи в комнату, – крикнула Изольда из кухни.

– Уже прошла.

Пра сощурилась на монитор компьютера, наверное, плохо видела.

– Черубина?

Я кивнула.

– …Я так томлюсь в пустыне, вдали от милых мест… Вода в Неве еще осталась синей? У Ангела из рук еще не отнят крест? – процитировала Пра. И сообщила, что хочет в Питер.

– Любишь стихи? – удивилась я.

– Люблю. Блока люблю, Цветаеву. Я на них выросла, можно сказать. И Высоцкого люблю. Вот человек был!

– А Ахматову?

– Не совсем ее понимаю, – Пра смотрела куда-то поверх моей головы. – Ахматова какая-то…печальница, что ли, келейница…не знаю, не близко как-то мне это.

А вот мне очень нравится Ахматова. Она разная, но всегда очень женственная и по-женски мудрая. В двенадцать лет я получила в подарок томик, обитый синим велюром с серебристым тиснением – просто чудесный. Мелованная бумага, портрет самой поэтессы на первой странице: полуопущенный взгляд, бездна изящества в наклоне шеи, тяжелые волосы, тяжелые веки, пленительно-горькая складка у губ. Стихи оказались еще чудесней. Сейчас таких не напишут. Конечно, Изольда разделяла мой восторг. И прекрасно читала Ахматову. У моей подруги был низкий звучный голос, только вот она боялась до ужаса публичных выступлений и долго настраивалась, чтобы прочесть в классе заданное на дом то или иное стихотворение. Чаще всего мы вообще сидели тихо и надеялись, что наш любимый Сан Саныч, преподаватель словесности, нас не заметит, или притворится, что не заметил. Частенько он так и делал, но иногда все же надо было читать. Изольда краснела неровно, пятнами, нервно сплетала пальцы и шла к доске. Минуты две стояла молча, переминалась с ноги на ногу. Я с места делала ей успокаивающие знаки. Надо сказать, в классе подобные странности воспринимали спокойно, никто не хихикал, не отпускал ехидных шуточек. Я уже говорила, нас уважали. А может, просто не хотели портить отношения с отличницами, у которых всегда можно было списать какую-нибудь там историю, попросить помочь с переводом или «свериться» с домашним заданием.

Изольда принесла чай и печенье. Пра внимательно смотрела в чашку, будто пыталась разглядеть что-то на дне. Потом вздохнула.

– И все же у меня душа не на месте, Из. Я вновь дико извиняюсь за вчерашнее. И хочу загладить свою вину. Ты вот что: хочешь поехать в Чехию, на реставрацию замка? А хотите, езжайте вдвоем?

Мы одновременно поперхнулись чаем, Изольда раскашлялась. Пра начала долго и путано объяснять, что, мол, в Чехии есть замки, которые реставрируются силами волонтеров, и можно поехать в этот лагерь, полдня работаешь, а потом свободное время… Правда, за работу не платят, но зато кормят, возят на экскурсии, да и дорога в оба конца – тоже за счет фирмы. Вот, а в том лагере, куда Пра собралась, полно ее друзей-неформалов, отличная тусовка, они туда каждое лето ездят, Изка может со всеми познакомиться, в общем, скучать не придется…

У моей подруги разгорелись глаза. Она порывисто схватила меня за руку.

– Поехали, Мах? На все лето!

Я вообще не люблю, когда меня зовут Махой (сразу ассоциация с картиной Гойи, да и вообще грубовато), но у Изки это как-то хорошо выходит, не обидно. Поехать я не смогла. Только вчера устроилась подрабатывать на хладокомбинат. Ничего особенного, клеить этикетки на мороженое, но заплатят хорошо. Со мной составили договор, оформили пенсионный… Будут свои деньги, не все же у предков просить, мне, в конце концов, шестнадцать лет. Мама, правда, ворчала: какие твои годы, еще наработаешься. А мне было радостно.

Наверное, я могла бы поехать с Изкой, нашла бы кого-нибудь, кто поработал на хладокомбинате за меня. И все могло бы пойти иначе…но выезжать надо было через неделю, у Изольды был загранник, а у меня нет, и прочее, и прочее. Подруга, очертя голову, устремилась навстречу приключениям, тетя Зоя обрадовалась, что племянница повидает мир, а Пра пообещала Изку «сделать человеком». Тоже мне, Пигмалионша выискалась. Хотя, скорее всего, я просто завидовала. Мы обе ждали перемен, но Изольда шагнула им навстречу, без колебаний и страха, а я осталась там, где была.

Лето пролетело быстро. Три раза приходили открытки от Изки, состоящие в основном из восторженных междометий, один раз прорвался международный звонок. Шум и треск в трубке были такими, как будто звонили с орбиты.