Владимир Сорокин
В субботу вечером
Степан Иваныч кряхтя уселся за кухонный столик, шлепнул ладонью по стершейся клеенке:
- Уговорила, Лидусь, не буду...
Лидия Петровна тряхнула седыми кудряшками, выбившимися из-под косынки:
- И правильно. Кой черт в этом футболе. Да и радиация, говорят, от телевизора от этого... Посиди, поговори лучше... Сережка звонил без меня?
- Звонил, как же. Долго балакали с ним.
- О чем говорил-то? - она поставила сковородку на огонь и принялась мешать тесто в кастрюле.
- Да, разное... - Степан Иваныч посмотрел на свои морщинистые пальцы, выпрямил их на клеенке. - Милка к матери поедет скоро.
- Надолго?
- Как на работе отпустят. Она ж за свой счет берет...
- Ну, ей-то замену найдут, не велика фигура.
- Найдут, конечно...
Лидия Петровна достала из шкафа бутылку с подсолнечным маслом, полила сковороду:
- Про Митю не говорил, как с лагерем?
- Да вроде решился. На месяц отдадут, чего такого. А потом на два к нам.
- Конечно. Ему все лето тут сидеть, в Москве-то... тоже не сахар... Пусть покупается, загорит хоть, а то белый, как сметана.
Масло стало закипать.
Лидия Петровна сковородником подцепила сковороду, поднесла к кастрюле с тестом:
- А приехать он когда думает?
- Через неделю. Щас занят, говорит...
Пять шлепков теста с шипением расплылись по сковороде.
Степан Иваныч улыбнулся:
- А все-тки в печке сподручней было...
- Да не то чтоб сподручней, а быстрей. В две сковороды...
- Ага. Только успевай снимать...
- Так жар ведь, понятное дело...
Она поставила сковороду на огонь.
Степан Иваныч чертил ногтем по клеенке:
- А вот гречишных и не пекут небось щас...
- Какое там! Где ж ты муки достанешь. Это свойская была когда, вот и пекли...
- А гречишный блин - уууу... сытный...
- Сытный, верно.
Она перевернула оладьи вилкой.
Степан Иваныч вздохнул, покачал головой:
- Лидусь, а ведь неплохо мы на особняку жили, а?
- А чего ж плохого... жили, как все. Не хужей.
- Фрол по вечерам с гармошкой приходил, помнишь?
- Помню, а как же...
Лидия Петровна сняла готовые оладьи, налила новые.
- А помнишь свадьбу, ну Сашка из армии пришел и на вторую неделю сыграли?
- А как же. Матрена, покойная, киселя овсяного наварила, кур нажарила...
- Председатель с Нюркой плясал, помнишь?
- Ну, а чего ж не помнить? Что я, старуха совсем, что ль?
- Слышь, а Сашка в рубахе, в галстухе стоит в сенях, курит, я подхожу, как, мол, Саш? А он - ну, говорит, дядь Степ, как во сне! Во как!
- А невестка хорошая у него была. Рыженькая.
- Ага. Они после в Архангельск уехали. Она, говорят, там по партийной линии пошла.
- Да. Мне Нюра говорила. В райкоме, кажется, работает... Ну, она девка неглупая. Помнишь, как за столом выступила?
- Про Митрича что-то?
- Да. Я, говорит, хочу отныне звать вас - папа и мама. Во, какая! Митрич плакал тогда...
- Так он поддал сильно.
- Поддал потом. На радостях что ж не выпить...
- Эт точно. Дайкось оладышек пожевать.
- А вот бери тарелку прямо и ешь...
Она поставила перед ним тарелку с оладьями, стряхнула в нее свежеиспеченные.
Степан Иваныч взял оладышек, подул и осторожно откусил:
- Ишь пропеклись как... хорошо...
- На подсолнечном хорошо. Надысь на сале попробовала, и вишь, не пропеклись. А эти хорошо.
- Ну, на сале только в печке. А тут его сперва перетопить придется, с куска-то не пойдет...
Свежее тесто с шипением расплывалось на сковороде.
Степан Иваныч ел оладьи:
- Слышь, Лидух, можт по рюмашке пропустим, а?
- Тебе б все б пропускать только. Завтра воскресенье, завтра и пропустим. Ешь вон лучше с чаем...
- Да ну его, чай этот. Я от него спать всегда хочу... А можт давай?
- И не проси.
- Ну, уважь, Лид.
- Завтра, завтра.
- Ну, Лид! Ну, что тебе жалко, что ль? Я ж рюмашку и хватит.
Лидия Петровна засмеялась:
- Вот глот-то, прям не может без нее...
Она подошла к буфету, вытащила из кармана ключи, отперла, достала початую бутылку и треснутую рюмку.
- Ну, вот, а разговору-то! - засмеялся Степан Иваныч, потирая руки.
Она поставила перед ним рюмку, налила и убрала бутылку:
- Пей, да закусывай.
Степан Иваныч поднял рюмку, посмотрел сквозь нее на зеленый кухонный абажюр и медленно выпил:
- Хааа... вот и порядок...
Он сунул в рот кусок оладышка.
- Ну, успокоился? - улыбаясь, смотрела на него Лидия Петровна.
- А то как же! - ответно улыбнулся он.
- Ну, слава богу...
Она перевернула оладьи, зевнула:
- Оооаахх...
- Чего, устала что ль?
- Да есть немного.
- Ну, попечешь, да ложись.
- Лягу, наверно... настиралась и устала вот...
- Много осталось-то?
- Да нет, немного... - она посмотрела на него и улыбнулась. - Степ, что-то ты, как переехали, все прибаутки свои забыл.
- Как забыл? - поднял голову Степан Иваныч, - Ничего я не забыл. Помню все.
- Чего ж тогда не балагуришь, как раньше?
- Да, захочу и побалагурю...
- Забыл небось все. Как вы с председателем соревновались бывало.
- Ничего я не забыл. Все помню. Ты думаешь - городским стал и разучился.
- А что - не разучился? По-старому не разучился?
Степан Иваныч шлепнул ладонью по столу:
- Голова! Я и по-новому могу!
- Да ну? А я думала, ты и про лапти с лыками забыл.
Степан Иваныч улыбнулся и быстро заговорил:
- Как во красном во кремле хуй женился на пизде. Обои - Герои Труда, хуй стар, а пизда молода. Леонид Ильич их поздравил, в Грановитой палате оставил. Запер дверь и пошел почивать. А хуй пизду стал миловать. Опосля я в той палате был, от расстройства душевного выл, на подушки мятые глядел, да в потолок пердел, простыни нюхал, да в унитаз ухал, залупу мочил, да на Валентину Николаеву-Терешкову дрочил!
Лидия Петровна расхохоталась:
- Ха-ха-ха! Ой, не могу! Ой, лихо мне!
Степан Иваныч тоже смеялся:
- Во как. А ты говоришь - разучился.
- Ой, мамушка моя, ой не могу! Держи меня, Степ!
- Ты б заместо ржачки, лучше б рюмашку мне налила, за смекалку-то!
Лидия Петровна вытерла слезы, подошла к буфету:
- Да. За это надо. Заслужил... ой, не могу! Ну и Степа!
