В 1712 г. за заслуги перед Англией был удостоен титула виконта Болингброка. Вершиной своей политической карьеры того периода Болингброк считал подготовку и заключение Утрехтского мира, обеспечившего политические и торговые интересы Англии. Болингброк, находившийся в зените славы, надеялся стать главой правительства. Однако королева Анна, дни которой были сочтены, не доверила ему высокий пост в администрации, а после ее смерти Болингброк был уволен и с поста государственного секретаря.
Воцарение на английском престоле Ганноверской династии, благоволящей вигам, оказалось роковым для политической карьеры Болингброка. Предупрежденный о возможности ареста, он бежал из Англии и занял пост государственного секретаря при Сен-Жерменском дворе Якова-Эдуарда, сына Якова II Стюарта, свергнутого в 1688 г. Этот шаг Болингброка, позволивший заклеймить его как государственного преступника, вызвал в последующей историографии дискуссию о том, был ли он убежденным якобистом[35]. Скорый разрыв между претендентом и Болингброком, имевший место после провала очередной попытки вторжения якобитов в Англию (1715 г.), а также анализ его политических принципов, позволяют ответить на этот вопрос отрицательно.
После разрыва с претендентом, Болингброк селится в усадьбе Ласурс близ Орлеана. Его образ жизни кардинально меняется. Он признается, что его не тревожит призрак такого чудовища как Партия, так как газеты и памфлеты изгнаны из этого прелестного уголка. Его ум впервые начинают занимать «абстрактные понятия», а также греческая и римская история, труды Гвиччардини и Макиавелли. Болингброк пишет, что единственное сожаление, которое он испытывает – «так поздно окунулся в этот образ жизни»[36].
Французская интеллектуальная традиция сыграла значительную роль в формировании философских воззрений мыслителя. В этой связи следует особо отметить французский скептицизм, представленный именами М. Монтеня и П. Бейля, и этику Б. Паскаля, влияние которых заметно ощущается в методологии исторической науки Болингброка и его представлениях о человеке и его месте во Вселенной. Его дни проходят в общении с французскими философами Алари, воспитателем Людовика XV и основателем одного из интеллектуальных центров Франции академии Энтресоль, Монтескье, Вольтером и др.[37]
Отношения Болингброка с Вольтером были противоречивы и потому являются предметом споров среди биографов обоих мыслителей вплоть до настоящего времени. Их знакомство состоялось во время краткого визита Вольтера в Ласурс в декабре 1722 г. Восхищение юного Вольтера английским мыслителем передано в общеизвестном его письме Тюрио[38]. Болингброк, со своей стороны, оценив в должной мере в первую очередь поэтический дар молодого француза, способствовал знакомству англичан с его творчеством. Поэму Вольтера «Мариамна» он рекомендует прочитать поэту А. Поупу в письме от 18 февраля 1723 г. в следующих выражениях: «Вы обнаружите в ней то Искусство, которое Расин вложил в действие своих пьес … в сочетании с тем духом поэзии, которого он никогда не имел и которым пронизаны лучшие трагедии Корнеля». А. Поуп в письме к Болингброку от 9 апреля 1724 г. описывает свое впечатление от «Генриады» Вольтера[39]. Леди Болингброк также приняла участие в судьбе Вольтера, пытаясь привлечь к его произведениям внимание принцессы Уэльской, послав ей экземпляр «Мариамны». В 1731 г. Вольтер посвящает Болингброку как борцу за свободу свою трагедию «Брут», проникнутую республиканскими идеями. Болингброк в письме к Вольтеру знакомит его с философией Локка и механикой Ньютона. По мнению Брамфита, Вольтер впоследствии заимствовал из него знаменитую заключительную фразу «Кандида»: «надо возделывать наш сад»[40]. Однако биографы отмечают, что их дружба, имевшая своим пиком всего три года, пошла на убыль после возвращения Болингброка во Францию. Впервые это обнаружилось в письме Болингброка к одной своей французской знакомой, мадам Фэрриоль, от 28 декабря 1725 г. Исследователи пытались объяснить ту холодность, с которой Болингброк стал относиться к Вольтеру. Наиболее экстравагантное объяснение принадлежит Сичелу и Коллинзу, которые считают Вольтера не более и не менее как платным шпионом вигов в доме Болингброка, который, обнаружив истинные мотивы поведения своего «друга», стал держать его на почтительном расстоянии. Как остроумно замечает Торри, чтобы доказать, что Вольтер был тайным осведомителем в Даули, сначала нужно доказать, что он там когда-либо бывал[41]. Хотя Вольтер и пишет друзьям во Францию, что часто видит леди и лорда Болингброк, но в этом же письме проскальзывает намек на их неравное происхождение. Известно, что во время своего пребывания в Англии Вольтер воспользовался гостеприимством своего английского знакомого. Имеется в виду его письмо Поупу в сентябре 1726 г., в котором он выражает сочувствие английскому поэту из-за ранения руки. Письмо написано в лондонском доме Болингброка[42]. Нам представляется достаточно обоснованной точка зрения Торри, считающего, что Вольтер так и не смог разобратьсяв перипетиях партийно-политической борьбы в Англиив 20-е гг. и не различал друзей по партийным привязанностям, что вызвало раздражение Болингброка, прозванного за внезапную смену настроения «ртутным человеком», и свело на нет их отношения. Характерно, что во время своего вторичного изгнания во Францию Болингброк так и не возобновил их. Брамфит, признающий влияние Болингброка на Вольтера только в молодости, утверждает, что в 50-е гг. его мнение об английском мыслителе изменилось, и как пример историк ссылается на вольтеровскую оценку т. н. «Секретных мемуаров Болингброка», т. е. «Писем У. Уиндему» как «пустейших». Торри приводит ответ Вольтера на заданный ему вопрос о трудах Болингброка, стоящих на полках в его библиотеке: в этих «книгах много листьев и мало фруктов»[43]. Однако нам представляется, что даже в 50-х и 60-х гг. отношение Вольтера к своему прежнему кумиру не было столь пренебрежительным, как пытаются это представить Торри и Брамфит. Отрицательная оценка «Письма У. Уиндему», произведения насквозь политического, очень характерна для иностранца Вольтера, который не был в состоянии понять сущность вигско-торийского противостояния и не мог оценить его иначе как склоки и дрязги. Высказывание же Вольтера, приведенное Торри, опровергается его же собственными действиями, когда после официальной публикации «Писем об изучении и пользе истории» в 1752 г. он специально переиздает еще раз в 1753 г. свой капитальный исторический труд «Век Людовика XIV» только для того, чтобы подтвердить свои положения обширными цитатами из труда Болингброка[44]. В этом же году, находясь в Берлине и, как иронизирует Торри, пользуясь поддержкой коронованного «философа» Фридриха II, он выступает в защиту тех разделов писем, где речь идет о развенчании «священной истории». Торри же не может пройти мимо того факта, что «наиболее яростная атака на христианство» предпринята Вольтером в его труде «Важнейшее исследование милорда Болингброка».
Пребывание Болингброка во Франции имело первостепенное значение для его формирования как мыслителя. У него возникает потребность не только в обсуждении философских проблем, но и желание письменно изложить свое кредо, что он и делает впервые в 1720 г. в письме к своему французскому знакомому Пуилли. Однако ни общение с лучшими умами Франции, ни светский успех, ни счастливая женитьба на одной из самых блестящих французских придворных дам, маркизе Ла Валет, приходящейся племянницей всесильной «Султанше» – мадам де Ментенон, не могли заглушить его тоску по родине и желание вернуться обратно. Вопрос о прощении Болингброка решался Георгом I вплоть до 1720 г., однако герцог де Сен-Симон в своих «Мемуарах» еще в 1719 г. пишет о его прощении как о вопросе уже решенном, пусть и тайно. Официальное помилование было даровано лишь в мае 1723 г., но потребовался еще приезд леди Болингброк в Англию, встречи с влиятельными особами при дворе, чтобы ее супруг окончательно мог вернуться в Англию и поселиться в своей усадьбе Даули. Из Франции вернулся другой Болингброк-мыслитель, и эти перемены во взглядах и характере сразу же были отмечены людьми, знавшими его.
