Между тем послы порядком устали. Они проскакали уже много миль через горы и долины, переплыли Молдову и Эльбу, и когда желудки напомнили им об обеде, подумали о чудесном столе, за которым, по словам Либуши, должен обедать их будущий правитель. Они стали отпускать по этому поводу всевозможные шутки и замечания, а один нескромный рыцарь обратился к своим спутникам:

— Мне кажется, госпожа наша, герцогиня, дурачит нас и послала бог весть куда шутки ради. Да виданное ли это дело, чтобы в Богемии обедали за железным столом? Что даст нам эта бешеная скачка, кроме насмешек и издевательств?

Но другой, более рассудительный, полагал, что железный стол — просто символ. А вдруг они встретят странствующего рыцаря, который расположился на отдых под деревом в поле и, по обычаю странствующей братии, сервировал свой скудный обед на бронзовом щите. Третий шутливо заметил:

— Боюсь, что конь приведет нас прямо в мастерскую циклопов[90], и придется везти нашей Венере[91] хромого Вулкана, обедающего где-нибудь у наковальни, или одного из его помощников.

Под эти разговоры они увидели, что летевший впереди белый конь далеко опередил их и теперь направил свой бег по свежевспаханному полю, где он, к их удивлению, остановился возле одинокого пахаря. Они поспешили туда и увидели под тенью дикой груши крестьянина. Он сидел на опрокинутом плуге и уплетал черный хлеб, железный лемех служил ему столом.

Красавец конь, казалось, понравился ему. Он дружелюбно протянул ему кусок хлеба, и конь ел из его рук. Эта картина привела послов в изумление, но теперь уже никто не сомневался, что это и есть тот самый человек, которого искали. Они почтительно приблизились к нему, и старейший сказал:

— Правительница Богемии послала нас к тебе и велела объявить, что по воле и указанию богов ты должен сменить плуг на герцогский трон, а бодец погонщика — на скипетр. Ты ее избранник, с тобой она разделит власть над Богемским государством.

Молодой крестьянин решил, что эти люди пришли посмеяться над ним, догадавшись о его тайной любви, и рассердился. Желая отплатить насмешкой за насмешку, он дерзко ответил:

— Посмотрим, стоит ли еще ваше государство этого плуга? Если князь не может есть сытнее, пить веселее и спать спокойнее, чем пахарь, то, право, стоит ли труда менять кормилицу-пашню на государство Богемию или этот гладкий бодец на скипетр. Скажите, зачем мне целый четверик соли, если достаточно малой солонки, чтобы посолить свой хлеб?

Тогда один из двенадцати послов возразил:

— Пугливый крот откапывает в земле червей, которыми питается, ибо глаза его не переносят дневного света и он не умеет бегать, как быстроногая лань; панцирный рак ползает по илу болот и озер и ютится под корнями прибрежных деревьев: ему недостает плавников, чтобы плавать; домашний петух, запертый в курятнике, не осмеливается перелететь через низкую ограду, потому что не надеется на свои крылья, как парящий высоко в небе сокол. Если тебе даны глаза, чтобы видеть, ноги — чтобы ходить, плавники — чтобы плавать, и крылья — чтобы летать, ты не станешь, как крот, рыться в земле, прятаться в болоте, как неуклюжий рак, или, подобно принцу домашней птицы, кукарекать с навозной кучи. Ты выйдешь на дневной свет, чтобы бегать, плавать или летать к облакам, смотря по способностям, какими наградила тебя природа. Никогда деятельный человек не довольствуется тем, чего уже достиг, а устремляется к лучшему, на что способен. Так стань же тем, к чему призывают тебя боги, тогда и рассудишь, стоит ли Богемское государство одного моргена пашни.

Серьезная речь старейшины без тени насмешки, а еще более знаки княжеского достоинства: пурпурная мантия, скипетр и золотой меч, поднесенные послами в знак правомерности их полномочий и правдивости слов, — рассеяли наконец сомнение недоверчивого пахаря. Свет вдруг озарил его душу: восторженная мысль пробудилась в нем. Так, значит, Либуша угадала чувство, таившееся в его сердце, и, обладая способностью видеть скрытое, узнала о его верности и постоянстве и теперь хочет так вознаградить, как он не осмеливался мечтать даже во сне. Он вспомнил о даре пророчества, обещанном ему, и подумал, что дар этот должен проявиться теперь или никогда. Быстро схватив свою ореховую палку, он глубоко воткнул ее в пашню, взрыхлил вокруг нее землю, как это делают, когда сажают молодое деревцо и… о чудо! На палке тотчас же появились почки, она пустила ростки и побеги, покрылась листвой и цветами. Но два зеленых побега завяли, и ветер играл их пожухлой листвой. Тем мощнее распустился третий, и плоды на нем созрели. Тогда на пахаря, охваченного экстазом, снизошел дух пророчества, и он заговорил:

— Послы княгини Либуши и богемского народа, выслушайте слова Пржемысла[92], сына честнейшего рыцаря Мната, которому дар пророчества открывает тайны будущего. Человека, управляющего плугом, вы призываете управлять вашим государством. Но вы не дали ему закончить дневной труд. Ах, если бы плуг его избороздил поле до самого пограничного камня, то быть бы Богемии на вечные времена независимым государством. Но вы преждевременно прервали работу пахаря, и границы вашей родины сделаются достоянием вашего соседа и перейдут по наследству к его потомкам. Три ветви, распустившиеся на палке, предвещают герцогине Либуше трех сыновей от меня. Двое из них преждевременно увянут, как два не успевших расцвести побега, а третий будет наследником трона. В его потомстве появится внук. Как орел, примчится он из-за гор и совьет гнездо в вашей стране, и не раз будет покидать ее, пока не вернется в нее окончательно. И когда явится сын богов, друг пахаря, и освободит его от рабских цепей, — запомни слова мои, потомство! — ты будешь благословлять судьбу свою, ибо правитель тот растопчет дракона суеверия и протянет длань к луне, чтобы вырвать ее из облаков и вместо нее самому светить миру своими благодетельными лучами.

Почетные послы стояли в немом изумлении. Словно каменные идолы, взирали они на пророка, будто сам бог вещал его устами. Он же, отойдя от них, приблизился к двум белым быкам, товарищам своим в тяжелом труде, снял с них ярмо и, освободив от работы, пустил на волю. Они радостно запрыгали по густой зеленой траве, но вдруг стали заметно худеть и растаяли, как легкий туман, совсем исчезнув из глаз. Затем Пржемысл скинул с ног крестьянские деревянные башмаки и пошел к ближайшему ручью омыться.

Его облачили в богатые одежды, он опоясался рыцарским мечом и надел золотые шпоры, после чего ловко вскочил на белого коня, покорно подставившего ему спину.

Теперь, когда все было готово и он собрался покинуть поле, до сих пор принадлежавшее ему, он приказал послам взять с собой деревянные башмаки, ибо хотел сохранить их в знак того, что выходец из простого народа был облечен властью правителя Богемии, дабы они напоминали ему и его потомкам, что не следует заноситься своим высоким положением и, помня о происхождении, почитать и защищать крестьянское сословие, из которого вышли сами. Отсюда пошел старинный обычай — в день коронации ставить перед королем Богемии пару деревянных башмаков, — обычай, сохранявшийся до тех пор, пока не угас род Пржемысла по мужской линии.

Выросшее из палки ореховое дерево цвело и приносило плоды. Корни его широко разрослись и дали новые побеги, и в конце концов вспаханное поле сплошь превратилось в ореховую рощу, приносившую жителям близлежащих деревень, поля которых были в этой округе, большой доход: в память о чудесном первом дереве богемские короли пожаловали общине особую льготную грамоту, освобождавшую ее от всех податей, когда-либо существовавших в стране, кроме кружечки орехов, которую та обязывалась поставлять ежегодно. Этой прекрасной привилегией пользуются, по преданию, их потомки до сего времени.