Как гаркнет на прибежавшего:

- Куда прешься в обуви? А ну, разувайся! И гусли ложи.

Намяла ему живот и выдала активированного угля.

"Скоты какие-то, - подумала принцесса. - Никакой гигиены. Все эти принцы - они только в сказках. А эти гадят на гумне, потом ползут по тому, что выросло, рук не моют, едят в три горла".

А великану того и нужно было, потому что он сам был скот.

91. Трубка мира

- По случаю Водяного Перемирия мы все с вами выкурим трубку мира, объявил Маугли, и джунгли внимали его речам. - Я слышал, что так заведено у людей.

- Мы не умеем курить, - вздохнул постаревший Акела.

- У меня есть Красный Цветок, - ответил изрядно раздавшийся человеческий лягушонок.

- Что для этого нужно? - осведомилась Багира, изнемогавшая от жары.

- Цветок, - пожал плечами Маугли. - И табак.

Все посмотрели на Шер-Хана, который уже успел оправиться от ожолгов и явился на общее сборище. Не смея, да и не особенно стремясь противиться, он запустил лапу за спину и вынул оттуда скрывавшегося там, скулящего шакала Табаки

- Вот и все, - развел руками Маугли.

Табаки скрутили листьями пополам с обрывками лиан, и Маугли поднес к нему Красный Цветок. Довольно скоро Табаки скурили.

- Не промахнись, Акела, - Маугли лично вложил окурок в пасть одряхлевшему вожаку.

Самая малая и самая похожая на трубку часть Табаки досталась Каа, который глубоко затянулся и стал еще мудрее, чем был.

- Теперь бы выпить, - изрек Каа.

- Все хотят пить, - согласились в листве, сверху.

- Ты не понял меня, маленький бандерлог, - смежил веки Каа. - Я сказал "выпить".

- Мне это очень нужно, - сказал слон Хатхи. - Иначе я могу взбеситься, а бешеный слон получает страшное имя Черная Гора...

- Я схожу к людям и возьму, - сказал Маугли.

Вскоре он вернулся.

Каа хлебнул и предусмотрительно уполз в местное варьете, где давали представление бандерлоги.

А слон Хатхи выпил, взбесился, передавил всех вокруг, и Водяное Перемирие закончилось.

92. Туча

Туча идет, Туча! - в ужасе закричали Карик и Валя, глядя вверх.

Иван Гермогенович с беспокойством посмотрел на небо.

- Действительно, намечается, - пробормотал он. - Когда бы мы не уменьшились до размера жуков, все обошлось бы. Мы бы спряталсь. Зачем вы только пили из пробирки! Вкусно было, да? А вот беда бы прошла стороной. Но теперь...

Карик, содрогаясь, еще раз посмотрел, как тяжелое, свинцово-зеленоватого цвета чудище, все приближалось и приближалось.

- Под листик? - спросила Валя. - Под грибок?

- Какие там листики, - проскрежетал Иван Гермогенович, думая, что им, микроскопическим, уже никогда не добраться до шеста с красным полотнищем, где спрятано лекарство роста. - Бежать! Бежать изо всех сил, без оглядки!

Он подхватил Карика и Валю и, насколько хватало его старческих сил, понесся по еле видной тропинке.

На них упала черная, странных очертаний тень.

- Берегись! - взвыл Иварн Гермогенович. Карик и Валя зажмурились и зажали уши.

- "Потому, потому что мы пилоты, - пропел майор Туча не в пример лучше безголосого Ивана Гермогеновича. - Небо наш, небо наш родимый дом..."

Он наступил сапогом на пискнувшую троицу и зашагал дальше, наслаждаясь отпуском. Сияло солнце. "Первым делом, первым делом самолеты", - пел Туча. Невдалеке торчал красный флаг - шест, украшенный тряпицей.

"Не иначе, пионеры-герои воткнули, - подумал Туча. - В память о неизвестном истребителе, небесном тихоходе".

93. Федорин Мойдодыр

Когда Федора заводила на манер "Стеньки Разина": "Как из маминой из спальни, кривоногий и хромой выбегает умывальник и качает головой...", соседи уже знали, что начинается маниакальная фаза психоза. И даже радовались, потому что иначе Федора грозилась повеситься, а в этом дому не один повесился.

Впрочем, Федора попивала, и на сей раз песней не кончилось; обнаружились дела пострашнее.

Главный в бригаде доктор, которого вызвали, сидел за столом и задавал Федоре уточняющие вопросы:

- Значит, одеяло убежало?

- Убежало.

- (В сторону): Два реланиума. (Федоре): А подушка?

- Как лягушка...

- Ускакала от меня, - докончил доктор. - И от меня, - вздохнул он с неодобрением, потому что собирался этой ночью поспать и не слушать Федору.

Соседи толпились в дверях.

- У нас бывает, - серьезно кивнула одна, в платочке. - Мы даже приглашали бородатого такого, с лозой ходил. Нечисто, говорит, тут.

- Это он правильно говорил, что тут нечисто, - соглашался доктор, пока Федору, спеленатую, вели вниз. - Весьма, - он потянул носом. - И как люди живут? Этому, с лозой, передайте: пусть к нам зайдет. У нас тоже много странного. Если только он уже не у нас.

...В отделении добрая санитарка успокаивала Федору:

- Где же оно убежало? Вот оно, одеяло! Куда же она ускакала? Вот она, подушка!... Мандадыр!... - позвала санитарка. - Мандадыр, работа приехала! Веди ее в ванную!...

Вошел здоровенный, кривоногий и хромой санитарище, сильно заспаннный. Ночами он любил прокрадываться в кабинет заведующей, которую все звали мамой, и спать там на удобном диване для научных совещаний.

Взглянув на Федору, он запустил лапу в бороду.

- До дыр, говоришь, мыть, - пробурчал он. - М-да.

И пошел надевать противочумный костюм. Мимо стенгазеты с нарисованной страшной мухой: "Полтергейст - болезнь грязных рук".

94. Финиш Ясного Сокола

У Финиста Ясного Сокола была возлюбленная - Василиса, если не ошибаюсь, - и она постоянно оглаживала его русые кудри.

- Ты такой доверчивый, - сокрушалась любимая и премудрая. - Всем-то ты помогаешь, разной твари. До всего тебе дело. Настоящий дружинник. Сходил бы к воеводе за повязкой на рукав!

Ясный Сокол седлал коня и ехал оказывать помощь. В один прекрасный день он вылечил лапку ежу, вылечил лапку зайчику, вылечил крыло коршуну и хвост какой-то рыбе. Он даже подумывал о медицинской карьере: хотел взять фамилию "Борменталь" и отдаться в учение доктору Айболиту.

Вдруг он встретил двух сирых и убогих с брошюрами. Ему стало так жаль их, потому что брошюр их никто в его краях не брал по неграмотности, что он заграбастал целую пачку и посетил собрание с песнями и омовениями. Обученный грамоте Василисой, он взялся за чтение, всю ночь не спал, а утром объявил, что за ночь эту он сделался свидетелем Иеговы и теперь точно знает, как надобно по-настоящему помогать людям.

- Они построили специальную Сторожевую Башню, - возбужденно рассказывал он. - И выпускают официальный журнал.

- А это, часом, не сайентологи? - осторожно спросила премудрая, но не в полной мере, Василиса.

- Нет, это свидетели. Мы будем присутствовать на Суде.

Ясный Сокол немедленно продал коня вместе с упряжью, а с ними - щит и меч, любимую книгу. Вырученные деньги он передал сирым и убогим. Те дали ему кипу брошюр, и Ясный Сокол, лицо которого стало еще более кротким, чем принято на Руси, побрел свидетельствовать.

Чем и занимался, пока не встретил двух симпатичных молодых людей в черных костюмах и с рюкзачками. Они-то и рассказали ему о новой, заморской вере, от которой спасаются все, и даже имена высекаются в камне, а многоженство - впоследствии запрещенное - вообще явилось решающим доводом.

Финист Ясный Сокол положил свидетельства в ближайшее дупло, от чего с дуба сразу посыпались листья, в том числе и не дубовые. Он переоделся в черный костюм, нацепил рюкзачок, но пиджак все же снял, было жарко. Это дозволялось; можно было даже закатать рукава белой рубашки.

И отбыл за океан.

Там, странствуя в прериях с чемоданом, набитым литературой, он повстречался с индейцами. Те окружили его, учинили допрос:

- Я Финист, из племени мормонов, - учтиво поклонился Финист. - Меня зовут Ясным Соколом.

Дикари помолчали.

- Ты не Ясный Сокол, бледнолицый, - пожевал губами старый вождь. Ясного Сокола убили такие же, как ты, и звали его Гойко Митичем. И ты тоже умрешь, как собака!