– Убью-ю-ю!.. – кричал папа, выскакивая из туалета и натягивая на ходу трусы…

Что это обращение было отправлено в мой адрес, я не сомневалась… Хотя я совсем не подходила к моему четырехмесячному брату! Он плюхнулся с дивана, громким хлопком, а потом и криком оповестив об этом всю нашу двухкомнатную квартиру в хрущевке на втором этаже. Мама была на кухне. Что было потом, я плохо помню. Но обида накатила, слезы душили, я ведь его совсем не трогала!

Девочкой я была провинциальной, родилась в приморском шахтерском городке. А потом мои молодые родители, отучившись в «вышке» во Владивостоке, переехали жить сначала в поселок Эльбан, затем в город Амурск, на Дальнем Востоке страны.

Папа рос и делал карьеру от инженера-строителя до управляющего трестом «Амурскстрой». Он любил вот это: «Не каждому дано так щедро жить, друзьям на память города дарить!» Он был партийным, честным, громким и властным. В городе его знали. Уважали. Городские мероприятия, демонстрации и т.д. без него не проходили. Он был в числе первых в колонне, на партийных сборах, среди представителей городской администрации. В общем, всю душу и любовь он вкладывал в работу, партию, и что оставалось – в семью!

Мама была при папе! Она закончила педучилище во Владивостоке. В Эльбане работала заведующей детским садом, куда ходила я. А в Амурске, пока была беременна братом, переквалифицировалась на строителя. Закончила строительный техникум.

Мама осиротела в пять лет. Ее воспитывала бабушка, у которой было еще пятеро детей. Сестры и братья мамы моей мамы (их было пятеро) стали сестрами и братьями моей маме. Естественно, лучший кусок в большой семье следовало отвоевывать. Родилась моя мама в 1942 году. Она рассказывает, что жили они не бедно, на столе было все. Но свой характер девочке, самой младшей в семье, нужно было проявлять…

Я родилась в 1962 году. Как говорила мама, папа во мне души не чаял. Я была хорошенькая и смышлёная. В нашей семье царил порядок. Обязательно завтрак, обед и ужин! Когда у родителей был отпуск, они проводили его на моей родине, в городе их встречи Партизанске, в Приморскм крае. Они работали на огороде и в частном доме моей бабушки и дедушки по папиной линии. Работы хватало на весь отпуск, еще и оставалось. Надо отдать им должное, они это делали с радостью и воодушевлением. Наработаются в отпуске – и в Амурск, опять на работу.

До пятого класса я училась хорошо. Пока не было физики и сложной математики. Я приходила из школы и бывала предоставлена самой себе! Однажды мы с соседкой Наташкой пошли «поступать» ее в музыкальную школу. Я – в качестве группы поддержки. Меня на всякий случай тоже прослушали, похвалили и взяли учиться, а Наташке сказали приходить на следующий год! За этот год велели развить слух. Она его развила только до игры на аккордеоне…

На фортепьяно же играла я! Пять лет ходила в музыкальную школу и играла единственный этюд К. Черни. Им и закончилась моя музыкальная карьера. Мои преподаватели по классу фортепьяно менялись каждый год, и каждая начинала с постановки рук на клавиатуре! В общем, этюд К. Черни был моим самым нелюбимым произведением. Зато я подбирала музыку на слух! И это было самым приятным моментом! Вечером, после очередного сабантуя по поводу сдачи объекта, папа садился в кресло, закрывал глаза и говорил: «А вот это можешь? Не каждому дано так щедро жить, друзьям на память города дарить!» И пока я на слух подбирала, он засыпал, а когда просыпался, говорил: «Ни черта ты не можешь!»

Надо сказать, что добрых слов от папы я особо не получала и не ждала. Уж такие они были, мужчины послевоенного времени. Но потребность обожания и желание нравиться во мне сидели уже лет с тринадцати. До восьмого класса меня увозили к бабушке в Партизанск. Там я проводила все лето. Возвращалась не девочкой-подростком, а тетей Наташей, с весом, набранным благодаря бабушкиному варенью, намазанному на толстый слой масла. И все это на большом куске свежего белого хлеба.

Что хорошо помню – книги. Они хранились в старинном комоде. Потрепанные и зачитанные. Они по-особому пахли! Листочки выпадали, приходилось их раскладывать по номерам. Некоторых страниц не было вообще. Читать их было в удовольствие.

После седьмого класса я начала «бить копытом», больше не хотела ехать к бабушке. Я оставалась в городе. Уже начались ухаживания. Однажды мальчик из девятого класса нарвал мне сирень в день моего рождения. Когда он провожал меня домой, навстречу нам шла моя мама с прутиком, подобранным с земли.

– Наташа, домой! – пропела мама, угрожающе помахивая прутиком, – Уже поздно!..

Надо сказать, что я должна была возвращаться домой до двадцати двух часов, но в тот вечер задержалась.

– А ты зачем сирень сломал? – спросила она Валерку.

– Ну… день рождения…

– Ну и что, сирень ломать нельзя!

Мне было и стыдно, и обидно. Шел воспитательный процесс. Старших нужно слушать. И неважно, что происходит в душе дочери в данный момент.

Я видела, как ко мне относятся мальчишки в школе, как не очень любят девчонки! Пришлось как-то даже перейти в другую школу, благо мы поменяли квартиру на большую в новом районе. У меня же родился брат, положено было по квадратным метрам. В новой школе не было ничего примечательного, если не считать, что классным руководителем у нас была учительница русского языка и литературы. Если она злилась на ученика, то громко кричала: «Я тебе литературным языком говорю, заткни свою пасть!»

Я ходила у нее в любимчиках. Мои сочинения она зачитывала вслух перед классом. А по литературе просила подготовить и рассказать на внеклассном чтении, например, про Анну Каренину (в школе проходили только «Войну и Мир»). Мне было нетрудно, я читала, а потом с удовольствием рассказывала перед классом о страсти и ненависти. О мире, где правят предрассудки и стереотипы. О том, когда приходится делать непростой выбор между страстью и семьей. Я заливалась соловьем, как будто проживала жизнь Карениной. Мне это безумно нравилось. А еще больше радовало то, что учительница довольна и класс слушает. Короче, спектакль одного актера. Мне нравилось нравиться.

После окончания школы вопрос о профессии не стоял: я хотела быть актрисой! Папе, естественно, не очень понравился мой выбор. Но, как мне кажется, он вообще не представлял, что из меня может получиться путного – так пусть хоть какое-то высшее образование.

Он смирился. Сразу были подключены все силы для поступления меня в Институт искусств в городе Владивостоке. Там проживала моя любимая тетя (папина старшая сестра) с мужем – контр-адмиралом Тихоокеанского флота Дальневосточного округа. Тот в свою очередь подтянул всех знакомых и не очень знакомых для содействия в моем поступлении.

Хотя я поступала на актерский факультет, со мной работала педагог по вокалу. Я ходила к ней на занятия, не понимая – зачем? Я и так неплохо пела. Она заставляла меня профессионально набирать воздух в легкие и произносить каким-то утробным звуком: «Вот и стали мы на год взрослей, и пора настает, мы сегодня своих голубей провожаем в далекий поход!»

Мне было шестнадцать лет. Я не провожала никаких голубей. Я подготовила басню, прозу и стихотворение. А еще, чтобы показаться в купальнике перед комиссией, сидела три дня на гречке.

В институте было о-о-очень интересно. Публика необычная. Старшекурсницы блистали нарядами. Мужчины курили на крыльце института. Кто-то трубку. Кто-то использовал мундштук. Я была настолько провинциальна, что вся сжималась, когда кто-то из курящих помогал открыть дверь перед входящей: пожалуйста, мадмуазель!

На курсе у нас училось тридцать шесть человек. Было много возрастных мужчин. Я читала отрывки со старшекурсниками, участвовала в творческих этюдах одногруппников. На подсознательном уровне я понимала, что нравлюсь парням, но флюиды, о которых много говорили на уроках мастерства педагоги, у меня не рождалась ни к одному. Я просто работала в предлагаемых обстоятельствах. Репетиции, репетиции и репетиции!