Врождённое превосходство, одарённость и иногда гениальность оставались за мужчинами. Таковым представлялось Киану естественное положение вещей, мужских и женских сфер в мире точных наук.

Однако же Киану знал, что в этом тесном мирке сам он является объектом поклонения, центром мироздания, осью земли, что все студентки склоняют перед ним голову и тайно ему благоговеют. И благоговеют не из-под палки, не из-за отметок или других учебных благ, а по своему естественному чувству. Как это приятно и как правильно! Воистину женщинам больше по душе склонные к деспотизму диктаторы, чем бесхарактерные услужливые тряпки. Так что в этой обители Киану не знал поражений. Временами это не могло ему не льстить, но чаще воспринималось им как должное.

Итак, церемония началась. После короткой вступительной музыкальной части с плохо настроенными динамиками, после бравурного Gaudeamus на сцену пригласили Киану – декана факультета. Под оглушительные овации, одетый, как всегда, с броской элегантностью, сознавая важность своего положения, чувствуя сотни вонзающихся глаз, Киану в раскованно-щегольской манере вышел на всеобщее обозрение. Женская часть аудитории затаила дыхание. Более восторженные женские лица было трудно себе вообразить. Из-за боязни выглядеть суетливо Киану привык держать голову прямо, по минимуму смотреть по сторонам и поэтому был похож на манекен.

Остановившись у микрофона, он взял положенную паузу, дождался тишины и начал свою речь по стандартному сценарию. Он поздравил выпускников, собравшихся родителей и гостей, напомнил всем, что их факультет – один из самых престижных в университете, а университет – самый лучший в стране, так что комментарии здесь излишни. Не забыл с толикой почтительности воздать должное коллегам, за их, само собой разумеется, благородный труд. Потом говорил, как важен диплом для молодых людей, которые представляют будущее нашей страны, что от них зависит её переустройство, говорил, что выпускники, вооружённые полученными знаниями, начинают самостоятельный путь в мире науки, что теперь они могут воротить горы или продолжать обучение, поскольку физика – это наше всё, начало всех начал, основа всех основ, общее благо; анализировал общую ситуацию в образовании, провозглашал этот день воистину историческим и так далее и тому подобное, и так по кругу, и так без конца и края. Жонглируя словами, изрекая все эти банальные сентенции, Киану поглядывал на море доверчивых восхищённых лиц, обращённых к нему.

По огромному залу разливался низкий уверенный голос. Сам Киану не слишком вникал в собственные слова, но знал, что зал ловит каждое его слово и что у женщин к глазам подступают слёзы. Говорил он слишком механически, без души, но изо всех сил старался спрятать свои тщеславие и равнодушие, ибо ничего, кроме этих чувств, не испытывал. Нет, кое-что он, пожалуй, испытывал ещё: от понимания собственной значимости приятно кружилась голова. Когда-то ведь он и сам сидел в этом зале, среди моря четырёхугольных шапочек с кисточками и смотрел на декана, как на ожившего идола во плоти.

Впрочем, как бы равнодушен ни был Киану к празднику, все же он был обычным живым человеком, и он знал, что в зале сидит Вера, а потому хотел поскорее со всем покончить и увидеть её. Как ни странно, но в первую очередь именно на неё он жаждал произвести впечатление, именно в её глазах он отчаянно желал выглядеть непревзойдённейшим из мужчин. Киану обладал особым даром – чувствовать своё превосходство; должна почувствовать его и Вера. И, как мог, он старался. Ведь именно за этим он её и пригласил. Вера должна была бы не сомневаться в том, что он именно тот, кого она ждала всю жизнь, и, разумеется, должна была бы оценить, что означает любовь такого уважаемого человека. Любит ли он Веру на самом деле, Киану и сам не знал, во всяком случае, до встречи с ней единственной его любовью была любовь к себе. А после их знакомства сдержанность в её глазах подстёгивала Киану, не давала ему расслабиться и заставляла демонстрировать своё превосходство.

…Познакомились они в больнице, когда Киану лежал на хирургическим отделении с… Впрочем, история его недуга здесь совсем не важна, а важно то, что Вера долго и заботливо за ним ухаживала. Киану наблюдал за девушкой и не без удовольствия отмечал её внимание, её крайнюю нетребовательность к самым капризным и сварливым пациентам. Он до сих пор помнил их страдающие лица и запах дезинфицирующих больничных средств.

В отделении лежали мужчины, а это, как известно, особая категория пациентов. На больничной койке мужчина чувствует себя куда более обнажённым, нежели действительно нагой в постели с женщиной. Болеющие мужчины законно демонстрировали Вере свою беспомощность, как маленькие мальчики, отводя взгляд от собственной вены, когда Вера её прокалывала, и бессознательно, хоть и ненадолго, превращались в хныкающих детей, которым всё позволено, коль скоро они нездоровы. Киану видел, как заботливые девичьи руки порхали над их страдающими телами, видел, что по простоте душевной девушка не замечала их гнева, радовала их милой улыбкой, ласковым взглядом своих раскосых глаз, говорила приятные, ничего не значащие фразы, делала перевязки, ставила капельницы, просила прощения за то, что болезнь по неведомым причинам остановила свой выбор именно на них, и как бы невзначай напоминала, что счастлива быть им полезной. Вера была чудесной медсестрой. Она казалась настоящим ангелом-хранителем, избавляющим от одиночества и тоски всё мужское отделение, ангелом, помогающим справиться с болью истинной и болью воображаемой, порождённой собственным страхом.

Тогда Киану отказался принять поведение девушки за чистую монету, ему даже показалась забавной эта профессиональная игра, но чуть позже он всё-таки счёл, что Вера не играет в простоту, а ведёт себя абсолютно искренне. И даже истые ворчуны на отделении, видя её неоспоримое душевное богатство, смягчались, умилялись её добротой, благодарили за чуткость, мирились со своим положением и просили Веру посидеть с ними ещё. Так дети преисполняются нежности к воспитателю, который в ответ на плохое поведение проявляет доброту и великодушие. И Киану не стал исключением, правда, открытостью Веры не злоупотреблял, однако отсутствие соперников на этой территории тут же отметил.

Замаранные простыни, переполненные, напрочь лишённые сексуальности ночные утки, – словом, об эротике здесь речь не шла, равно как и о соперничестве самцов. Иначе говоря, в этой вполне банальной больничной ситуации, при полном отсутствии мужской конкуренции Киану чувствовал себя как рыба в воде. Хотя он не относился к породе мужчин, жаждавших поиметь всё, что движется и шевелится, однако твёрдо принял решение по выздоровлению играть роль соблазнителя, то есть звонить, обольщать, приглашать, писать, выдумывать комплименты и признания до тех пор, пока девушка не сдастся. Чего ради он будет прилагать усилия (ради сиюминутного наслаждения или же для того, чтобы перевернуть своё существование), он пока не знал. Главным образом потому, что для начала он должен был не только удовлетворить своё любопытство, но и постичь, насколько эта женщина сочетается с его представлениями о женщинах вообще, способна ли она оценить его научные изыскания, или же, в конце концов, их отношения пойдут по привычной канве…

…Наконец его глаза отыскали в зале яркое пятно в белом шёлковом платье и черноволосую голову. Его взгляд встретился с её раскосым карим, оттенённым длинными чёрными ресницами. Вера мягко улыбнулась, но её глаза остались полуприкрытыми. На её красиво очерченных скулах играли утренние лучи, делая их волшебно-перламутровыми. В первое мгновение Киану почувствовал прилив уверенности, но не разгадал взгляда Веры, и его лоб покрыли две глубокие укоризненные складки. Жаль всё- таки, что человеческие души непрозрачны, что их малейшие колебания не видны, что их нельзя математизировать, разложить на иксы и игреки. Как всё-таки жаль, что душа – непредвычислимое понятие, и этим всё существенно осложняется. Киану был убеждён, что логическое построение мысли приводит в порядок всё, чего бы оно не коснулось, всё, кроме, как выясняется, человеческой души. И даже такие непревзойдённые мастера жизни, как одноногий ушастый игрек и четырехлапый икс здесь беспомощны, даже им неподвластна та неведомая сила, что зовётся душой. Он вновь внимательно посмотрел на Веру…