Это уже слишком. Такие речи не понравились бы ни одной женщине. Она ни в чём не виновата, и ей не в чем перед ним каяться, однако в очередной раз гордость была уязвлена. На какое-то безумное мгновение Вере захотелось оказаться в другом месте, с другим мужчиной, или просто быть одинокой птицей в небе, смеяться и беззаботно порхать, но не здесь, не рядом с этим красивым истериком. Благоразумнее было бы встать, расставить точки над «i», собраться и поскорее уйти, не глядя по сторонам, и, самое главное – заминировать обратный путь обидой, но… Но что-то её останавливало. Что он вообще творит, в самом деле? К чему столько ненужных терзаний? Он мучит её или самого себя? Он хочет уничтожить её или подчинить? Конечно, подчинить. Где-то в глубине души Вера понимала желание Киану увидеть её подчинённой, но осознание того, что она не позволит ему этого сделать, приносило некоторое облегчение, однако нервы всё же напрягались. Как бы то ни было, изводит её Киану не без удовольствия. Что ж, ей его не понять, чужая душа в чужом теле. Боже, какие непростые пути выбирают люди, лишь бы избежать одиночества! Но вот ведь что странно: рядом с этим человеком Вера чувствовала себя ещё более одинокой, чем тогда, когда действительно была одна.

– Или для тебя женская честь – отжившее понятие? – его глаза сверкнули сине-белыми холодными огнями, как где-то далеко сверкает снег на горных вершинах.

И поехало, и понеслось. Вопросы обрушивались, как подлые удары врага, причём Вера была почти уверена, что поведением Киану руководит… любовь. Какой ужас! От такой любви все цветы завянут и скиснет всё молоко. Если это и впрямь любовь, то в ней нет ни капли здравого смысла, а лишь эгоистичные, болезненные, варварские страстишки. Если её отношения с Киану – и впрямь любовь, то в ней океан бессмысленности и бессердечности, коль скоро эта любовь способна прекрасно образованного мужчину превратить в отвратительного недоумка. Сердце Веры затрепетало, как одинокий листочек на дереве, листочек, который вот-вот сорвёт порыв ветра, и Киану затопчет его своими широкими подошвами, а она его зачем-то простит.

– Прости, но я не знаю, что сказать, – кротко ответила Вера, понимая, куда может завести этот разговор.

– Расскажи мне о них.

Ну вот опять! Разумеется, у неё есть прошлое, но оно никого не касается. Почему оно вызывает такой лихорадочный интерес? Чего он хочет? Чтобы она в подробностях рассказала истории тех отношений? Так она уже и сама их толком не помнит, их было-то раз, два и обчёлся. Вера полагала, что забвение предыдущих отношений – непременное условие для счастья отношений зарождающихся.

– Послушай, не подливай ты, ради бога, масла в огонь. Я же не спрашиваю, сколько у тебя было женщин.

– А ты спроси. Не много. Ровно столько, сколько было необходимо.

– Представь себе, мне это неинтересно.

– А мне интересно.

– Дорогой, ты заставляешь меня говорить о том, про что я давно позабыла. Это всё равно что вспоминать сны пятилетней давности.

– Так они были в твоей жизни пять лет назад?

– Киану, прошу тебя. Так ведь и до ненависти недалеко.

– Вот оно что! Уточни, пожалуйста, ради них ты уже готова меня возненавидеть?

– Да нет же, нет, я хочу любить тебя, но… ты не даёшь мне такой возможности, – сказала Вера, а про себя подумала: «Но… если мужчина ухаживает за женщиной и даже считает возможным устраивать ей сцены, то было бы недурно подарить ей цветы, хотя бы из соображений собственного нарциссизма».

– А где цветы? – неожиданно для себя самой спросила Вера.

– В следующий раз – непременно.

– Так может, и свидание с выяснениями перенесём на следующий раз?

Она тяжело вздохнула. В сущности, этот вздох был более чем уместен. Если бы в тот момент кто-нибудь спросил Веру, зачем она, собственно, здесь сидит и чего дожидается, разумеется, она ответила бы, что остаётся с Киану не по принуждению, а лишь потому, что ей самой так хочется, словно она должна была непременно посмотреть развязку.

– Согласен?

Глядя, как бледность покрывает лицо Киану, как он безостановочно скручивает и раскручивает бумажную салфетку, Вера положила свою ладонь на его пальцы, чтобы успокоить их. Киану решительным жестом отдёрнул руку.

– Послушай, Ки, разве в любви нужно задавать столько вопросов, разве нужно так настырно ворошить чужое прошлое?

– Я учёный, я приверженец здравого смысла, следовательно, я привык докапываться до сути вещей.

– Очень мило с твоей стороны, но мне кажется, что моему прошлому ты уделяешь внимания гораздо больше, чем требовал бы простой здравый смысл…

Киану отбросил в сторону салфетку и расслабил руки, потом равнодушно отвёл глаза в сторону, как бы говоря, что его воодушевление поостыло, вопрос исчерпан и более его не интересует. Однако Вера знала, что через мгновение-другое лихорадочная энергия вновь забурлит в нём с удвоенной силой, что эта лихорадка быстро оживит его руки и наполнит нехорошим блеском голубые глаза.

– Даже если я не буду о них знать, – мрачнел Киану, – они не исчезнут из твоей жизни. Мужчине всегда полезно узнать, кто рядом с ним: скромная овечка или развязная пантера, повязывать ей на шею бантик или же надевать ошейник.

По всему было видно, что он хотел выразиться поядовитее.

– А мне казалось, что от допросов, бантиков и ошейников чувства не становятся крепче, наоборот, они… – Вера оценивающе на него посмотрела, – они быстрее проходят.

Соблазн подняться и уйти усиливала назойливость Киану. Чудесный вечерочек он ей устроил. Это не свидание, а странная несообразность, неужели он не понимает, что его слова причиняют ей боль? Скорее всего, нет. В сущности, ему нет дела до чувств других, он не принимает их в расчёт. Скорее всего, он и сам страдает от своего переменчивого настроения, для него самого убогая сцена ревности мучительна. Вероятнее всего, его скандальные выпады в первую очередь служат наказанием ему самому. Каким-то внутренним чутьём Вера полагала, что в его поведении сокрыта возможная внутренняя жестокость. Ревность и невоздержанность, разумеется, не в счёт. Она догадывалась, что законопослушные хлипкие ботаники, без единой мышцы под кожей, могут быть куда более жестокими, нежели мускулистые качки в стиле голливудских боевиков.

– Не думал об этом, – почти выкрикнул Ки.

В отличии от Киану, не скрывавшего своих чувств, кроткая Вера героически старалась не обращать внимания на его выпады и вела себя более сдержанно. По правде сказать, Киану выглядел полным кретином, когда корчил из себя гончего пса, напавшего на свежий след. Уж кто-кто, а Вера-то знала, что вокруг неё давно нет никаких следов. Тогда почему она чувствует себя жертвой? Да потому что он постоянно травит её. И что ей теперь делать? В её положении ничего не оставалось, как сделать хорошую мину при дурной игре, и, главное, никаких пессимистичных настроений, ведь его последняя реплика говорила о том, что он уже выдохся.

Зная навязчивую склонность Киану ревновать и драматизировать, Вера в такие моменты замыкалась и ненадолго уходила в себя, поскольку порывать с ним пока не собиралась. Как только Вера умолкала, он останавливался, не доходя до последней точки, постепенно приходил в себя и смиренно шёл на попятную, словно бешеный демон, внезапно окроплённый святой водой. Чувствуя свою вину, он становился нежным, долго извинялся, и всё заканчивалось перемирием. Тогда злость Веры начинали сменять вспышки девичьей надежды. Именно так произошло и в этот раз.

– Верочка, дорогая, прости, пожалуйста, я сегодня что-то погорячился… – он протянул через стол немного дрожащую руку и нежно коснулся её чёрных волос. – Такое больше не повторится… Теперь всё будет по-другому, клянусь тебе, вот увидишь… Обещаю всё исправить…

Как и предполагала Вера, Киану перескочил с минуса на плюс так же внезапно, как полчаса назад поменял плюс на минус.

По правде сказать, Киану и сам толком не понимал, что с ним происходит. Во время подобных сцен он буквально терял рассудок. Отдавал он себе отчёт в собственной истеричности или нет, было не очень ясно, но ему явно хотелось поскорее замять неловкость ситуации, которую он сам же и создал.