Во что только люди не верят! Роуз Уильямс, обожаемая сестра Теннесси, перенесшая префронтальную лоботомию в возрасте двадцати восьми лет и пережившая всех своих близких, отказывалась принять факт смерти, когда таковая случалась в ее окружении. Но однажды, как написал в «Мемуарах» ее брат, она сказала: «Всю ночь шел дождь. Мертвые спускаются к нам с дождем». Он ласково, как обычно в разговоре с ней, спросил, имеет ли она в виду их голоса, и она ответила: «Да, конечно, их голоса»[25].

Я не верю в привидения, но разного рода исчезновениями интересуюсь, и то, что номер Теннесси перестал существовать, меня взбудоражило. Мне представилось, что пьянство может быть способом исчезнуть из этого мира или хотя бы незаметно покинуть свое место в нем. Впрочем, при виде вдрызг пьяного Теннесси, ковыляющего по коридору, вы вполне могли прийти к выводу, что как раз спиртное делает расставание с миром таким мучительным. Во всяком случае, мне кажется знаменательным, что место, с которого я решила начать свое путешествие, оказалось антиместом, белым пятном на карте. Я снова взглянула на сад-обманку в вестибюле. Этим путем предстояло пройти до конца, до точки исчезновения, за порог знания, которое художник обозначил неуверенными голубыми мазками.

Время, писал Теннесси Уильямс в «Стеклянном зверинце», это наибольшее расстояние между двумя точками. Я попыталась прикинуть, когда он впервые очутился в Нью-Йорке. Судя по его письмам, это произошло летом 1928 года; он был тогда застенчивым, замкнутым семнадцатилетним пареньком – между прочим, именно в той поездке он впервые приобщился к алкоголю. В те годы он был еще не Теннесси, а Томом и жил с семьей в ненавистном ему Сент-Луисе.

Любимый дед, преподобный Уолтер Дейкин, отправлялся в путешествие с группой своих охочих до приключений прихожан и пригласил Тома присоединиться к ним. Это была своего рода демократичная альтернатива прежних аристократических гран-туров. Она предусматривала плавание компанией White Star из Нью-Йорка в Саутгемптон и дальнейшее посещение Франции, Германии, Швейцарии и Италии.

Вояж начался с четырехдневной гулянки в нью-йоркском отеле «Билтмор», где за восемь лет до того Зельда и Скотт Фицджеральд провели свой медовый месяц. «Мы только что отобедали с мультимиллионером в его семикомнатном номере, – с наигранной небрежностью пишет родным восхищенный Том. – Я сидел за тем же столом, за которым в 1921 году обедал сам принц Уэльский! Чтоб мне провалиться!!!»[26]

Жизнь на пароходе была еще более разгульной. На борт «Гомерика» они поднялись в полночь, и много позднее Теннесси вспоминал их отплытие как грандиозное шоу с духовым оркестром и настоящим буйством серпантина, летавшего туда-сюда между лайнером и толпой провожавших и зевак на пирсе. На следующий день он впервые попробовал алкоголь, мятный ликер, после чего его скрутила морская болезнь.

Не слишком очарованный этим новым взрослым удовольствием, он сообщает матери: «Дед очень ловко управляется с коктейлем „манхэттен“ и имбирным элем, смешанным с виски. Я попробовал всё это, но разве их можно сравнить с чистым имбирным элем и кока-колой! Так что вряд ли мне на этом кораблике удастся повеселиться на славу вместе с другими». Но шесть дней спустя в парижском отеле «Рошамбо» он уже начинает письмо домой с ликующего заявления:

Он не добавил здесь того, на чем впоследствии подробно остановится в мемуарах: на парижских бульварах его стал охватывать страх перед тем, что сам он назвал процессом мышления. За недели путешествия его фобия усилилась настолько, что он уже «буквально сходил с ума»[27]. Позднее он описал этот опыт как «самый кошмарный, близкий к психозу кризис моих ранних лет».

Этот приступ тревоги был не первым, но самым острым из доселе испытанных Томом. Он всегда был крайне чувствительным мальчиком, и разрыв родителей только усугубил ситуацию. Родители познакомились в 1906 году и через год поженились. Эдвина Уильямс, хорошенькая общительная девушка, в юности пользовалась успехом и лелеяла мечты стать актрисой. Ее муж, Корнелиус Коффин Уильямс, был коммивояжером, торговавшим мужской одеждой, а позднее – обувью. Кроме того, он был игроком в покер, много пил, да и вообще его привычки плохо вязались с семейной жизнью.

После женитьбы супруги жили вместе, но в 1909 году Эдвина забеременела первенцем и вернулась к родителям; она переезжала с ними с места на место, когда ее отец, приходской священник, получал новые назначения в штатах Миссисипи и Теннесси. Том, сосредоточенный и наблюдательный малыш, родился двумя годами позже, в Вербное воскресенье, 26 марта 1911 года. На юге ему жилось хорошо. Он дружил с сестрой Роуз и называл позднее этот период временем «радостной невинности», хотя с отцом виделся редко. Он был бойким и крепким мальчишкой, пока не подхватил в первом классе дифтерию, после чего его забрали из школы. Большую часть следующего года он провел дома в постели; предоставленный сам себе, он разыгрывал воображаемые сцены с колодой игральных карт. В класс вернулся совсем другой мальчик, хрупкий и чувствительный.

В 1918 году южная идиллия внезапно кончилась. Корнелиус получил повышение – руководящую должность в Международной обувной компании – и решил поселиться с семьей в Сент-Луисе. Не привыкший к жизни с детьми, он относился к старшим пренебрежительно, хотя любил Дейкина, который родился через несколько месяцев после переезда в Сент-Луис. Однако с воссоединением семьи Уильямс скитания юного Тома не закончились. К пятнадцати годам он сменил место жительства уже шестнадцать раз, но только в Сент-Луисе осознал, насколько они бедны. Стены их крошечных съемных квартир были, по его воспоминаниям, цвета горчицы или запекшейся крови. В этих мерзких тесных клетушках несовместимость супругов безжалостно оголилась, и в такой обстановке стало быстро прогрессировать психическое расстройство Роуз.

«Домашняя жизнь была ужасной, просто ужасной»[28], – много позже напишет Дейкин биографу Уильямса Дональду Спото. «В конце 20-х годов мать с отцом вели открытую войну, и оба они были хорошими бойцами. Отец приходил домой пьяным и начинал бушевать. Следовала череда агрессивных выпадов, и под конец мать разыгрывала свой знаменитый обморок». Чувствительная Роуз всё больше страдала от этих стычек, а Том затаил горькое воспоминание о прозвище «мисс Нэнси», которое отец дал ему за девчоночий интерес к книжкам и фильмам, и позднее написал, что отец его «был страшным человеком»[29].

В юности Уильямс был патологически застенчив и, встретившись с кем бы то ни было взглядом, заливался краской. Неудивительно, что в своем первом заграничном путешествии он должен был испытывать парализующую тревогу. Но и случившийся уже на борту «Гомерика» инцидент тоже мог сыграть тут свою роль. Во время плавания Том проводил немало времени, вальсируя с двадцатисемилетней женщиной, инструктором по танцам. «Я в те дни был превосходным танцором, и мы „все плыли по полу: и плыли, и плыли“, как это описала бы Зельда»[30]. В какой-то момент он случайно услышал ехидный намек на свою сексуальную ориентацию, сделанный ее приятелем с необычным именем Кэптен де Во. Это чрезвычайно взволновало Тома, хотя истинный смысл он понял много позднее. А этот человек спросил: «Ты догадываешься, кем он станет?» – на что танцовщица ответила: «В семнадцать лет ни в чем нельзя быть уверенным».