Рис. 1. «Нинель и ее лошадь Малышка»

Горячий южный воздух курортного города Манска приветствовал своих гостей. Он без спроса влезал в открытое окно машины и трепал приветливо волосы. Машина, нагретая докрасна от жаркого солнца и груженная на приличные килограммы вещей сверху, медленно покачиваясь, въезжала в маленький курортный городок, обещающий так много перспектив. Здесь, на берегу моря, семью из трех человек: Александра, Полину и их четырнадцатилетнюю Нинель, ожидала не только четырехкомнатная служебная квартира, здоровый климат манящего Юга, но и перспективная должность начальника горнодобывающей промышленности главы сего семейства, с приличными отсюда вытекающими для всех дивидендами.

«Ну вот, добрались, – выдохнул отец. – Наконец-то».

Машина стала замедлять ход в поисках нужного поворота. Мама, несмотря на многочасовую усталость от пути, была на удивление оживлена, и казалось, что вся светилась от счастья. Она то и дело поворачивала голову по сторонам в поисках новых впечатлений, принюхивалась к новому месту и, как водится, искала во всем позитив. Пустынные улицы спящего квартала освещало вездесущее солнце. Оно лезло в окна двухэтажных деревянных домов, освещало пустые качели во дворе, падало на тенистые скамейки у склонов деревьев, сверкало в открытых настежь окнах.

– Саш, а где все? – вдруг заметила мама.

– Да на работе, наверное, время три дня. Здесь, мать, не Крутогорск. Здесь люди рабочие живут, а значить – занятые делом.

Отец, зачем-то любивший смягчать глаголы, полный воодушевления, надул от важности щеки и поднял указательный палец, смотрящий куда-то вверх!

– Да… значить… значить… Только дети-то у них есть? Смотри, все дворы пустые… Эх, думала, приедем, сразу к соседям, обозначимся. Оно так на новом месте поспокойнее будет.

– Да ладно. Успеем еще, – смягчил ее эмоции отец.

Тут машина остановилась, отец обнял маму от счастья, чмокнул с присвистом в розовую щеку и добавил: «Эх, душа моя. Такая жара!»

Прозвучало победоносное «прибыли!», и тут же начался маленький кошмар под названием «Перетащить всю машину на второй этаж». Наверное, на кругу десятом, между первым и вторым этажом в плюс тридцать восемь, у меня случился микроскопический инсульт… все может быть, но этого так никто и не заметил… И это нормально у нас.

Мама бегала главнокомандующим по комнатам, махала виртуальной шашкой и командовала парадом расположения вещей. Отец то и дело покрывался потом, много и нервно пил воду, и по привычке про себя смягчал глаголы, только неприличные. Когда бесконечный сумчато-мешковой кошмар был закончен, отец заторопился на работу:

«Все, Полин. Я убежал. Сейчас отмечусь в управлении и назад. Девчонки, готовьте ужин. Я скоро».

Это было последнее, что я помню о папе. Я долго пыталась вспомнить что-то еще. Какую-нибудь мелочь, знак, предчувствие, ну хоть что-то… Нет. Это были просто обычные три часа дня. Такие же, как и сотни прошлых.

И ничего больше.

Наспех натягивая после душа упрямую футболку на мокрый живот, Нинель, она же Нина, торопилась осмотреться вокруг. Нинель была девочкой не то чтобы замкнутой и не то чтобы не очень общительной. Она просто не торопилась сближаться с людьми. Нина была добра и приветлива, всегда здоровалась со старшими, уступала, как учили, малышам, но при всем этом была со всеми на одной дистанции. У нее не было любимых друзей и не было нелюбимых врагов. За такую ее независимость и во всем деловитость, за ее некое «высокое положение», местная детвора переделала ее имя в «высокое графское» и, как водится, не дробя, прилепила смешную и никому не понятную не имя, а кличку – «Нинель».

Прошло четыре часа, а папы все не было дома. Мама, кружившая с тарелками по комнате и поправлявшая время от времени съезжающие с головы бигуди, казалось, не смотрела на время и все без конца торопилась накрывать на стол. На одной маленькой электропечи, у нее, как у Мэри Поппинс в ее волшебной сумке, умещались кипящие кастрюли щей, отварной картошки и чего-то еще по запаху рыбного. Все кипело в ожидании первого вечера в долгожданном новом доме. Глядя на всю эту канитель, Нинель тяжело выдохнула и подошла к распахнутому окну своей комнаты. Теплый ветер обвил ее за талию, откинул назад со лба мокрые локоны волос и затих между оконными рамами. Непонятная тишина обнимала высокие стены домов, сквозь которую было слышно, как перешептываются листья деревьев. Первые сумерки наступали на город, который, казалось, и без того спал. Как странно. Не было слышно ни одного возгласа, детского внезапного крика, лая собаки, шума машин и всего того, что в избытке присутствовало в Крутогорске.

«Лирика спальных райончиков, – подумала Нинель. – Да уж, привыкнем».

В этот момент со стороны кухни, сквозь сбивчивый и эмоциональный рассказ мамы о новом рецепте тортильи, что-то шумно рухнуло. Буквально в один момент яркий по шороху звук оборвался непонятным затишьем. Нинель запустила худые угловатые руки в карманы, вся как бы ссутулилась, свалилась в штаны и, уставившись в одну точку, зашаркала в сторону кухни:

– Мам?

Сделав пару шагов, Нинель остановилась. Что-то внутри сидящее заставило ее замереть и внимательно прислушаться к звукам вокруг. Было слышно, как плещется вода закипевшего чайника, было слышно, как тушится и скворчит под упругой крышкой картофель, но мама не отзывалась. Нинель стояла в двух шагах от поворота на кухню, вслушиваясь в комнату за углом, и не решалась завершить поворот. Она боялась, что-то… что там увидит, будет ответом неожиданному страху в ее голове. И он, как навязчивая тень, будет еще долго преследовать ее в голове… и возвращать… возвращать ее память.

Мамы не оказалось ни на кухне, ни в спальне, ни в доме вообще.

«Может, ушла к соседке?» – думала Нинель. Она по привычке запустила руки в длинные карманы и, шаркая ногами, шагала по пустым улицам. Лишь редкие пешеходы переходили из угла в угол дороги, ничем не интересовавшиеся, ни на что не смотревшие, ни о чем не говорившие, словно не люди, а тени, по какой-то причине потерявшие свою ось вращения.

«Да, точно, – продолжался внутренний монолог Нины. – Она же так и хотела. Как раз время вечер, все вернулись с работы, и она наверняка познакомилась и заговорилась. Нужно просто всех подождать дома».

Поднимаясь по грузным скрипящим ступенькам подъезда, внезапно погрузившегося в вечерние сумерки, она закрыла за собой «на всякий русский пожарный» дверь на тугую щеколду, включила свет и села в позу ожидания напротив стола на кухне. Странно, но именно в такой позе совсем еще недавно ее дожидалась вечерами мать.

Мама сидела в одной-единственной освещенной комнате в тёмной квартире за аккуратно убранным кухонным столом, теребя руками свисающую со скатерти тесемку. Эта поза все контролирующей мамы всегда приводила Нинель в негодование. Ущемление собственного свободного пространства, недоверие к ней и ее поступкам, к ее друзьям вызывало в ней волну противоречия. Такие вечера всегда заканчивались одинаково – переброской парочки колких реплик и двухдневным молчанием. Как теперь это все было не важно. Как она теперь была далека от всего этого, и как хотелось бы теперь поступить по-другому.

Мама… какое прекрасное, теплое слово из банальных четырех букв… Мама. Мамочка. Ворвавшийся холодный ветер проскрипел деревянными ставнями, пробежался по коже Нинель мурашками и заставил закрыть оконные рамы. Собирая руками разлетевшиеся от ветерка шторы и тихонько поправляя ажурные складки, Нинель вдруг увидела, что в доме напротив ни в одном из окон не горит свет. Окна, стоящие настежь открытые в жаркий полдень, продолжали молчаливо качать занавесками, оставшись без внимания на ночь. Нина увидела, что света нет ни в доме напротив, ни в еще одном доме, ни в домах, стоявших на улице в целом, на которой все-таки обозначились люди. Случайные пешие ходили как бы устало и не торопясь: «Все. Пора расставить все точки над "И"».