Этот дом никогда еще не был таким пугающе мертвым. Пустой и холодный, он отталкивал меня, а ведь совсем недавно я так страстно желала снова здесь оказаться, встретить Рождество со своей любимой мамой, как делала это каждый год, пока была человеком. Мне так хотелось провести день в подготовке в центре города вместе со своими друзьями, дурачась и наслаждаясь горячим какао в морозный декабрьский день. Вот только Рождество уже прошло, Бонни застряла где-то в далеком тысяча девятьсот девяносто четвёртом, дом скорее отпугивал меня, а маму я похоронила только сегодня. Похоронила единственного близкого человека, который был моей опорой и надеждой, который был моей семьей и без которого я едва ли представляю свою жизнь. Она так стремительно покинула меня, что мне кажется, я до сих пор ловлю ее силуэт в углу комнаты. Я слышу ее голос, ее подбадривающие слова, чувствую ее теплые объятия. Вот только теперь это лишь мои иллюзии.

Когда на город опустились сумерки, этот дом показался мне еще более зловещим. Так хотелось сбежать отсюда, оказаться подальше от темных комнат и пугающих очертаний мебели. Хотелось оказаться ближе к маме, но мамы не было. А я дала себе слово провести ночь в доме, который так любила, который подарил мне столько прекрасных мгновений.

От просмотра старых альбомов в свете прикроватного светильника меня отвлекает звонок в дверь, отчего я вздрагиваю, не ожидая ночного посетителя. Часы показывают начало первого ночи, время слишком позднее для гостей. Откладываю альбом на кровать и тихо спускаюсь на первый этаж, будто боясь нарушить тишину, отдающуюся звоном в ушах. Понимаю, что нужно открывать, но почему-то медлю, сама не находя объяснения закравшемуся в душу страху. Все внутри меня на мгновение замирает, и я все-таки открываю дверь, готовая встретиться лицом к лицу с тем, кто так странно и необъяснимо напугал меня своим приходом. Я ожидаю увидеть кого угодно: Стефана, поддерживающего меня все время с момента, когда я узнала о болезни матери, Елену, верную подругу, даже Бонни, каким-то чудом вернувшуюся из прошлого. Но на пороге своего дома я вижу его. Клауса.

— Здравствуй, Кэролайн, — его вкрадчивый голос проникает под кожу, отчего появляются мурашки, а я смотрю на него, красивого в холодном свете луны. — Пригласишь меня войти?

— Конечно, заходи, — помедлив, отвечаю я и отступаю назад, пропуская гибрида в когда-то мою обитель, и бесшумно закрываю дверь, не торопясь сойти с места.

— Я узнал о твоей матери, Кэролайн. Мне очень жаль, прими мои соболезнования, — мне кажется, что я слышу в его голосе сострадание, что ему не все равно. От упоминания о маме мои глаза тут же застилают слезы, и так хочется кричать. Кричать от пустоты, что поселилась внутри меня, и я снова всхлипываю, чувствуя себя до ужаса слабой. — Хэй, Кэролайн, не плачь, не стоит.

Он прижимает меня к себе, обнимая, я чувствую его тепло, его запах, я чувствую его. И так хочу показать ему, показать себе, что я сильная, что я не буду плакать, но от этих мыслей я снова всхлипываю, а по моим щекам текут непрошенные соленые слезы. Хочу сдержать свои рыдания, но получается настолько плохо, что через пару мгновений я уже рыдаю, утыкаясь в плечо Клауса, пачкая потекшей тушью его рубашку, чувствуя, как он поглаживает меня по волосам, ничего не говоря, давая мне выплакаться.

Я не знаю, сколько мы так стоим, прижимаясь друг к другу, теряя счет времени. Возможно, минуту, а возможно, все десять, но я все же беру себя в руки, успокаиваясь, пытаясь отвлечься от причиняющих мне боль мыслей, сосредоточиться на его прикосновениях, таких заботливых и нежных, словно к фарфоровой кукле.

— Прости меня, — говорю тихо и как-то хрипло, высвобождаясь из его объятий, да он меня и не держит, тут же отпуская. — Я не хотела при тебе… Просто… — вздыхаю, так и не сумев подобрать слова, и отхожу к мягкому дивану, опускаясь на него. — Ты ведь приехал не успокаивать меня, а я тут…

— Не извиняйся и не оправдывайся, Кэролайн, тебе это не к лицу, — он подходит ко мне и садится рядом, а я тут же опускаю взгляд, разглядывая руки, лежащие на коленях. — Я приехал именно для этого, — касается пальцами моего лица, поворачивая его к себе, отчего я невольно поднимаю взгляд, встречаясь с его.

— Правда?

— Правда, — улыбается, проводя тыльной стороной ладони по моей щеке, а я прикрываю глаза, на мгновение забывая, как дышать.

— Зачем? — снова смотрю на него, пытаясь найти ответ на свой вопрос, но книга под названием «Клаус» снова закрывается для меня.

— Слишком много вопросов, Кэролайн, слишком много, — отстраняется и поднимается, а я тут же жалею, что задала этот вопрос, оттолкнув от себя.

— Извини.

— Ты снова извиняешься, Кэролайн, — бросает на меня взгляд и уходит в кухню, оставляя меня в гордом одиночестве, лишая той силы, что исходит от него, делая меня донельзя уязвимой. — Это плохая привычка, тебе стоит избавиться от нее, — я не замечаю, как он вскоре возвращается, и вздрагиваю, поднимая на него взгляд, замечая в руках два бокала. — Тебе стоит быть сильной, Кэрри, — садится рядом и протягивает один бокал, на дне которого плещется виски. — Ради себя. Ради твоей мамы.

— Я пытаюсь, — говорю как-то отрывисто, боясь слез, что могут вот-вот снова подступить к глазам. Беру бокал, разглядывая его, и делаю неуверенный глоток, обжигающий горло.

— Нет, Кэролайн. Ты сникла, потеряв себя. Ты больше не похожа на себя, скорее на свою тень. Слабую и жалкую. Посмотри на себя в зеркало, Кэролайн. Посмотри и скажи, ты правда стараешься быть сильной? И если ты дашь положительный ответ, я уйду отсюда, разочарованный в тебе, — его слова обидой отдаются у меня в душе, но где-то на периферии своего сознания я понимаю, что он прав. Я действительно слабая и жалкая.

— Я только днем похоронила мать, — оправдываюсь и почему-то злюсь на него за его прямолинейность и правду.

— Я похоронил слишком многих. Я знаю, каково это. Я знаю, о чем говорю. Помнишь нашу последнюю встречу? — поднимаю взгляд, вспоминая тот день в Новом Орлеане, когда я приехала к нему, дабы поддержать после смерти его малышки. И понимаю, насколько судьба иронична, раз сводит нас с ним при таких обстоятельствах.

— Помню.

— Скажи мне, я позволил тогда себе ту слабость, которую ты позволяешь себе сейчас? — я не совсем понимаю, зачем он сравнивает меня с собой. Ведь нас сравнивать нельзя, мы слишком разные, чтобы быть одинаково сильными.

— Я не знаю.

— Не знаешь? — удивленно вскидывает бровь, пристально вглядываясь в мое лицо, будто хочет получить ответы.

— Не знаю. Я не знаю, как ты жил после этого…

И он рассказывает мне, рассказывает все, что произошло с ним за то время, пока мы не виделись. И мне кажется, он совершенно ничего не утаивает, раскрываясь передо мной. И мне хочется в это верить, верить в свои иллюзии, что я привыкла строить. Но я слушаю его, слушаю, впитывая каждое его слово, пытаясь запомнить абсолютно все, даже его интонацию. Я не знаю, зачем он рассказывает мне все это, но понимаю, что отвлекаюсь от пустоты внутри себя. Стараюсь проникнуться его жизнью, хоть на время забыв о своей, серой и неприглядной, пустой. И у меня это получается, а я теряю счет времени, погружаясь в мир, созданный Клаусом.

— Забери меня с собой, — неожиданно даже для меня срывается с губ, когда его рассказ подходит к концу, а за окном уже начинает медленно светать.

— Забрать? — удивленно, но довольно иронично переспрашивает он. — Тебе не место там, Кэролайн. Ты слишком нежная, а там слишком опасно. Моя сумасшедшая семья не даст тебе жизни.

— И пусть. Я хочу быть сильной. Такой же сильной, как ты. А я не смогу быть сильной там, где все напоминает… — замолкаю, да и он молчит. Думает, смотря на меня, пытаясь понять, серьезно ли я. А я никогда еще не была настолько серьезной.

— Это мимолетное желание, Кэролайн. Ты пожалеешь об этом, когда переступишь порог моего дома.

— Не пожалею. Ты обещал показать мне мир, помнишь? Так покажи, я готова к этому.