Дрок не говорил с нею с того самого дня, как Ванька разбил стекла, но смерть примиряет: он издали снял картуз и стоял так на тротуаре, пока проезжали дроги.
Халиль очень оживился, увидя его. Он крикнул:
- Смотри ты!.. Смотри хорошо!
И, подняв левую руку, распялил на ней пальцы и четыре раза наклонил ее так к нему, хитро кивая в то же время подранной шапкой на уныло шагавшего мерина.
Дрок понял, что он продает уже теперь лошадь за двадцать рублей, но покачал головой отрицательно.
Толстый нос Халиля сразу стал сердитый. Зло ударили по мериновой спине вожжи. Потом гроб завернул в переулок, белея только что выструганным тесом.
Тяжелые ноги старухи, мешая одна другой, проволоклись за задними грязными колесами, из которых одно, заметил Дрок, было даже и не круглое, а какое-то пятиугольное.
Ветер с Кавказа, холодный, упорный и очень плотный, не дул, а толкал в спину с яростью.
Топоры на мосту стучали глухо.
X
Норд-ост протащил дождь дальше, а здесь сеялось что-то мелкое из охвостьев туч. И как-то среди дня, как будто тоже высеялся вместе с дождем, стал около домика Дрока с толстой дубовой палкой в руке и с вещевым мешком военного образца через плечо высокий, плечистый, круглочернобородый, совсем незнакомый Фросе и по обличью даже нездешний и спросил ее пытливо:
- А чи не здесь живе Пантилимон Прокохьич?.. Казалы мiнi, мабудь здесь, а там вже, як хозяюва скажуть...
Взгляд у него был хотя и усталый, все-таки немного почему-то лукавый, и Фрося медлила ответом, соображая, зачем мог бы прийти к ее мужу этот чернобородый. Она подумала, не сено ли привез он на базар из деревни Ивановки, и ответила, отвернувшись:
- Так коровы уже нема: пропала!
- Як так?.. Пропала? - живо подхватил чернобородый и снял даже шапку от крайнего изумления, - пожалуй, огорчения даже.
Оказалось при этом, что спереди он начисто лысый и лоб крутой и широкий.
Тогда вышел из комнаты Дрок, который ходил сердитый все эти дни, и закричал срыву:
- То не у твоего тестя старого я сено купил месяц тому назад тюковое?.. Шесть тюков, хай ему кишки так попреют, как оно нашлось прелое в середке!..
И с размаху стал как раз лицом к лицу с чернобородым, блистая злыми запавшими глазами, а чернобородый отозвался ему вопросительно и не в полный голос:
- Пантик?
- Как это "Пантик"? - откинул голову Дрок.
- Ну, може, я обознався, тоди звиняйте! - пожал плечами чернобородый. А только я, може, знаете, Никанор Прокохьич, а фамилию имею - Дрок.
Это был тот самый брат из Подолии, к которому во время землетрясения хотел ехать Пантелеймон. Теперь его вытряхнуло оттуда сюда. Они не видались двадцать один год и смотрели друг на друга больше с недоумением, чем с радостью.
Потом они сидели за чаем рядом, и Фрося только и делала, что наливала стаканы: чай пьется без счета, когда так долго не видались братья.
- Ты же писал, шо ты обеднял совсем, ну, а как же потом ты? - спрашивал Пантелеймон, блестя потом.
- А пiсля того, - не спеша отвечал Никанор, - жинку з двомя дiтями до шуряка отправив в Винницу, - там же все ж таки город, а сам до тебе...
- А чого ж ты до мене?
- А я же плотник!.. И по столярству я скрозь можу... Думаю себе: зимою ж там постройки або рэмонты... це ж Кры-ым!
- "Ду-маю"!.. Ты бы спытал сначала, а посля того думал!.. Ни одной постройки тут нет... Может, где в другом месте: Крым великий...
- Вот и я же к тому... А не найдется плотницкой работы, може кузнечну знайду...
Пантелеймон не удивлялся тому, что Никанор оказался еще и кузнец; он сказал только:
- Как у нашего здесь кузнеца Гаврилы запой бывает, он загодя шукает себе тоди помощника, потому запой этот у него не меньше как на три недели, а то на месяц...
- А давно не было?.. Може, как раз на мое горькое счастье, чтоб я тебя квартирой здря не стеснял, он и запьет, а?..
Нашлась все-таки плотницкая работа для Никанора, - делал он в этот день рамы из реек, и стружки из-под его отдохнувшего шершебка вились, как змеи, а Митька подхватывал их и вскрикивал то и дело:
- Эх, ты-ы!.. Вот линная! (Второпях "д" пропускал.)
И глаза у него первобытно блестели.
Но и Егорка с Ваняткой сидели на корточках около (не нужно уж было пасти корову): они тоже собирали стружки в пучки, иногда говоря басом:
- А вот еще линнее!..
Однако никуда не уходили и Колька с Алешкой. Колька лежал навзничь; Алешка засыпал его азартно мелкими стружками; Колька плакал.
Маленькую в комнате около окна укачивала Фрося, равномерно толкая зыбку, а самого Пантелеймона не было: в Тара-Бугазе, в греческой колонии, в трех верстах от города, он в это время присматривал поросенка.
Ласточки уже отсидели сколько им полагалось на проволоках телеграфа и улетели в Египет. Ворона, - видно, уж очень старая, - с кривого разлета шлепнулась на крышу, огляделась и очень старательно прокричала раза четыре: "Илла-а!.. Илла-а!.." При этом она ерошила перья, вытягивала книзу шею, раскачивалась, пожимала крыльями, - вообще кричала свое с соблюдением многих вороньих церемоний, пока Егорка не бросил в нее камнем.
С тополя, стоявшего около колодца, медленно капали вниз золотые листья, а тень от него ушла на ближайший соседский двор; вечерело, солнца осталось минуты на три.
Сказал Никанор Фросе:
- Будто карасин вечером хотели выдавать...
- Так масло же постное, а не керосин вечером! - отозвалась Фрося.
- То ты слыхала, будто масло, а я утром слыхал: карасин...
- Ну, должно, две очереди... Ребят надо послать...
Однако немного погодя, укачав девочку, она разыскала бутылку для масла, жестянку для керосина, и пошли они вдвоем с Никанором, который на крышу сарая уложил готовые планки и, озираясь на ребят, в сенную труху в коровнике спрятал мешок с инструментами.
Уходя, он закурил, а пустую коробку от спичек бросил.
Быстроглазый Митька подобрал коробку и нашел в ней незаметную сначала, притаившуюся спичку.
Он ее не вынул, он только крепко зажал коробку в руке и беспечно сказал пытливо на него глядящему Ванятке:
- Сербиньянская собака брешет...
Действительно, в это время раза три ударил в свой густой колокол сенбернар на ближайшем от них дворе, собака очень пожилая и ленивая, но говорить об этом незачем было, и Ванятка понял, что в коробке была спичка.
