Гладстон так часто сравнивали с бессмертным Авраамом Линкольном, что, представ перед этой великой женщиной, я даже удивился, не увидев на ней цилиндра и черного сюртука. Секретарь Сената и председатель правительства, заботящегося о ста тридцати миллиардах граждан, была одета в костюм из тонкой шерсти: брюки и жакет, по швам и манжетам отделанные скромнейшими красными выпушками. Она не показалась мне похожей ни на Авраама Линкольна, ни на Альвареса-Темпа, второго по популярности древнего героя, именуемого в прессе «прошлым воплощением Мейны», а скорее на обычную старую даму.

Да, Мейна Гладстон была высока и худа, но лицом напоминала скорее орлицу, чем Линкольна: крючковатый нос, высокие скулы, крупный выразительный рот с тонкими губами и седые, кое-как подстриженные волосы – не волосы, а перья. Но главным в ее лице были глаза: большие, карие, невыразимо печальные.

Наша встреча проходила в длинной, неярко освещенной комнате, вдоль стен которой тянулись деревянные полки с сотнями печатных книг. Огромный голоэкран, стилизованный под окно, позволял наблюдать за происходящим в садах. Совещание близилось к концу, и десятка полтора мужчин и женщин стояли и сидели, образуя неровный полукруг перед столом Гладстон. Скрестив руки на груди, она полусидела на краешке своего стола и, когда я пошел, вскинула голову:

– Господин Северн?

– Да, это я.

– Благодарю, что согласились прийти. – Голос секретаря Сената был знаком мне по тысяче дебатов Альтинга: огрубевший с годами и в то же время вкрадчивый, как дорогой ликер. Ее манера говорить была знаменита – безупречно точный синтаксис сочетался в ней с непринужденностью земного английского, который теперь можно услышать лишь в долинах рек ее родной планеты Патофы.

– Господа и дамы, позвольте представить вам Джозефа Северна, – произнесла она.

Некоторые из присутствующих учтиво кивнули, очевидно, теряясь в догадках относительно причин моего появления. Гладстон никого не стала мне представлять, но, заглянув в инфосферу, я познакомился со всеми: три члена кабинета, включая министра обороны, два высоких штабных чина ВКС, два помощника Гладстон, четыре сенатора, и среди них могущественнейший Колчев, а также проекция советника Техно-Центра, известного под именем Альбедо.

– Миссия господина Северна – взглянуть на нашу работу под художественным углом зрения, – объявила Гладстон.

Генерал Морпурго насмешливо хрюкнул:

– Художественный угол зрения? При всем моем уважении к вам, госпожа Гладстон, – что это еще за чертовщина?

Гладстон улыбнулась и, не отвечая генералу, повернулась ко мне:

– Что вы думаете о смотре армады, господин Северн?

– Очень мило, – ответил я.

Генерал Морпурго издал носом какой-то звук.

– Мило? Видеть величайшую в истории галактики концентрацию космической огневой мощи и говорить, что это мило?!– Повернувшись к своему соседу, он иронически покачал головой.

Улыбка не покинула губ Гладстон.

– А война? Как вы оцениваете нашу попытку спасти Гиперион от варварских орд?

– Это глупость, – ответил я.

Воцарилась полная тишина. Последнее голосование в Альтинге показало, что 98 процентов граждан Гегемонии одобряют решение секретаря Сената объявить войну Бродягам. От исхода этого конфликта зависела и участь Гладстон как политика. Люди, собравшиеся в этой комнате, определяли политическую линию и разрабатывали стратегию военных действий. Именно они должны были принять окончательное решение о высадке войск. Пауза затянулась.

– Почему? – тихо спросила Гладстон.

Я сделал неопределенный жест рукой.

– Гегемония ни с кем не воевала семь веков, со времен своего основания. Глупо испытывать прочность ее устоев таким путем.

– Как это «не воевала»?! – вскричал генерал Морпурго, упершись огромными лапищами в колени. – А как же вы назовете мятеж Гленнон-Хайта, милостивый… государь?

– Мятежом, – ответил я. – Бунтом. Полицейской акцией.

Сенатор Колчев раздвинул губы в зловещей улыбке. Уроженец Лузуса, он, казалось, был слеплен из одних мускулов.

– Вмешательство флота, – негромко проговорил он. – Полмиллиона погибших, две дивизии ВКС, которые больше года не могли сломить противника… Значит, сынок, это была полицейская акция?

Я промолчал.

Ли Хент, пожилой, чахоточного вида мужчина, считавшийся правой рукой Гладстон, откашлялся:

– Но господин Северн говорит интересные вещи. Скажите, сэр, в чем вы видите разницу между войной Гленнон-Хайта и этим… э-э… конфликтом?

– Гленнон-Хайт был отставным офицером ВКС, – ответил я, сознавая, что повторяю общеизвестное. – Бродяги уже много веков остаются неизвестной величиной. Мы знали, какими силами располагают мятежники, их действия легко поддавались расчету, а орды же Бродяг кочуют вне досягаемости Сети со времени Хиджры. Гленнон-Хайт держался в пределах Протектората, нападая на миры, находящиеся в радиусе двух месяцев лета от Сети. От Гипериона до ближайшей базы ВКС – Парвати – целых три года.

– Вы думаете, мы не знаем об этом? – вскипел генерал Морпурго. – Ну а Брешия? Там-то мы сражались с Бродягами! Какой же это мятеж?

– Тише, пожалуйста, – обернулся к нему Ли Хент. – Продолжайте, господин Северн.

Я снова пожал плечами.

– Вся разница в том, что теперь мы имеем дело с Гиперионом.

Сенатор Ришо кивнула, полагая, что я полностью объяснил свою позицию.

– Вы боитесь Шрайка, – уверенно сказала она. – Вероятно, вы принадлежите к Церкви Последнего Искупления?

– Нет, – ответил я. – Я не поклоняюсь Шрайку.

– Кто вы? – резко спросил Морпурго.

– Художник, – солгал я.

Ли Хент с улыбкой обернулся к Гладстон:

– Госпожа секретарь, я согласен, что это мнение должно было отрезвить наши головы, – сказал он, указывая на аплодирующие толпы в окне-экране. – Однако, пока наш друг-художник излагал свои аргументы, их уже успели проанализировать и взвесить.

Раздался негромкий кашель, и сенатор Колчев произнес:

– Не слишком это приятно – говорить об очевидном, когда все вокруг предпочитают это очевидное игнорировать, но обладает ли сей… господин… соответствующим разрешением службы безопасности для присутствия на подобных совещаниях?

Гладстон кивнула и слегка улыбнулась той улыбкой, которую мечтали перенести на бумагу многие карикатуристы.

– Министерство искусств уполномочило господина Северна сделать серию зарисовок в течение ближайших дней или недель. Предполагается, что они будут иметь некую историческую ценность и смогут послужить материалом для официального портрета. Во всяком случае, господин Северн получил от службы безопасности «золотую карту», и мы можем свободно говорить в его присутствии. Кроме того, я высоко ценю его прямоту. В определенном смысле его приход – знак того, что наше совещание завершено. Я жду вас завтра утром в Военном Комитете, в 08:00, перед переброской флота в пространство Гипериона.

Все направились к дверям. Генерал Морпурго, удаляясь, наградил меня свирепым взглядом. Сенатор Колчев, проходя мимо, поглядел с некоторым любопытством. Советник Альбедо просто растаял в воздухе. Кроме Гладстон и меня, в комнате остался один Ли Хент. Он устроился поудобнее, перекинув ногу через подлокотник бесценного кресла, привезенного со Старой Земли.

– Присаживайтесь, – обронил он.

Я взглянул на секретаря Сената и выбрал стул с прямой спинкой, на котором только что сидел генерал Морпурго.

– Вы действительно считаете оборону Гипериона глупостью? – спросила Мейна Гладстон.

– Да.

Она сложила пальцы в щепоть и задумчиво потеребила нижнюю губу. В окне за ее спиной беззвучно бушевал прием в честь армады.

– Если вы еще надеетесь на воссоединение с вашим… э-э… двойником, – произнесла она, – то продолжение Гиперионовской кампании в ваших же интересах.

Я не отозвался. Теперь в окне появилось ночное небо, в котором еще пылали следы армады.

– Рисовальные принадлежности у вас с собой? – спросила Гладстон.