Присвоение лично мне звания Героя Советского Союза я расцениваю как результат большой и напряженной боевой работы всего коллектива соединения, отдающего все свои силы и мастерство на дело выполнения боевой задачи по разгрому немецко-фашистских оккупантов. Получив высокое звание Героя, я обещаю вам, друзья мои, вместе со своими боевыми товарищами умножить боевые дела и традиции всего соединения, еще выше поднять свое боевое мастерство.
Вы же, товарищи земляки, находясь в глубоком тылу, умножайте свои производственные успехи, работайте еще лучше и больше с тем, чтобы дать фронту новые эшелоны оружия, боеприпасов, снаряжения и продовольствия, необходимых для разгрома врага. Я обещаю вам, дорогие друзья, вместе с вами отпраздновать нашу победу в своем родном поселке, в кругу своих близких друзей и товарищей, отдающих сейчас все силы свои, мастерство и умение в борьбе с ненавистным фашистским зверем.
Искренне желаю вам успехов. Крепко жму ваши руки".
Свое обещание Рязанов выполнил, после Победы приехал к землякам. К сожалению, ненадолго. Дела не отпускали его до самого смертного часа.
Ротмистрову присвоили звание маршала бронетанковых войск. Отмечать это событие он приехал к Рязанову, где, по свидетельствам очевидцев, так превозносил заслуги летчиков Рязанова, что последний не мог его остановить. Взаимная симпатия и дружба Рязанова и Ротмистрова была вызвана и сходством их биографий. Оба родились в 1901 году, оба в селах, работали затем в городах, преподавали в академиях. Почти в одно время вступили в Красную армию и в партию, оба воевали в Финляндии. У обоих кроме военного и политическое образование. Ротмистров учился в военной объединенной школе ВЦИК. Интересно, что и Ф.А. Агальцов в 1925 году окончил Киевскую военно-политическую школу, а в 1932 – Военно-политическую академию. От Курской битвы, сражения под Прохоровкой, Рязанов и Ротмистров воюют рядом. В сражениях при форсировании Днепра, в наступлении на Пятихатки, Кривой Рог, освобождении Кировограда, в Корсунь-Шевченковской операции. Одной из важнейших, не до конца решенных задач в РККА, было организовать слаженную боевую работу родов войск в ходе боя. Рязанов с Ротмистровым много и упорно работали над этим, и что-то важное сумели сделать. Судя по письмам Василия Георгиевича, по рассказам очевидцев, они крепко, хорошо подружились в этих боях.
Мама вспоминала о своей встрече с Ротмистровым тогда: «Я снова дежурила на радиостанции, ходила в наряды, несла службу, а затем попала на гауптвахту. Командир взвода объявил трое суток ареста на гауптвахте за обсуждение его приказа. Я продолжала спорить, поскольку и его приказание, которое я обсуждала, и последовавшее наказание казались мне ужасно несправедливыми. Лейтенант сказал: ”Четверо суток!”. Я не умолкала. Он говорит: ”Пять суток!” Я говорю: – Все равно несправедливо! В итоге мы дошли до десяти суток – максимум того, что своей властью мог дать командир взвода. Гауптвахты у нас не было. С меня сняли ремень и отправили работать на кухню.
Там я и работала целыми днями, с раннего утра до отбоя. В основном чистила картошку и мыла посуду. Чистка картошки, здорово надоевшая мне еще на Калининском фронте, на этот раз опротивела до невероятности. На шестой или седьмой день моей гауптвахты в роту прибежал посыльный с приказанием срочно явиться к командиру корпуса нашему экипажу: мне, Тане Лебедевой и Кире Астафьевой. Девчонки бегут за мной на кухню: – Собирайся быстрее! К командиру корпуса вызывают! Нас впервые требовало к себе высокое начальство, и мы, перепугавшись, начали думать, что бы это могло значить. Кира говорит: – Наверное, снова на ВПУ пошлют. Вместе с генералом сейчас и поедем. Таня сказала, что, возможно, мы что-то сделали не так раньше, во время работы на ВПУ. Скорее всего, передали неправильную радиограмму. Сейчас обнаружились последствия этого, нашли причину, и нам придется отвечать. После таниных слов все с подозрением начали смотреть друг на друга, лихорадочно в то же время вспоминая, не делала ли она сама ошибок, которые могли повлечь за собой трагические последствия. Я же промолчала, но была уверена, что всех нас вызывают в связи с моим проступком, чтобы, если не отдать под трибунал, то сурово отчитать за несоблюдение дисциплины. Тут прибежал командир взвода и, прервав наши догадки, сказал, чтобы мы немедленно шли и не заставляли себя ждать. Я обиделась на него еще больше: самодур, сначала сажает под арест, а затем прогоняет с него, и заявила, что никуда не пойду: – Я арестована и не имею права уходить.
Лейтенант снова разозлился и стал кричать на меня, чтобы я немедленно шла, что он освобождает меня из-под ареста. Но я твердо стояла на своем: – Никуда не пойду. Не имею права. Мне вон еще какую гору картошки надо перечистить. Так девчонки вдвоем и пошли.
Оказывается, к В.Г. Рязанову приехал П.А. Ротмистров, чтобы обсудить детали взаимодействия авиации и танков, а еще затем, чтобы поделиться своими успехами, и они вместе порадовались за него: недавно Ротмистрову было присвоено звание маршала бронетанковых войск. К.А. Белодед вспоминал, что в корпусе обычно очень хорошо встречали гостей. Для этого даже существовал фонд, созданный из трофейных продуктов.
Во время беседы Ротмистров вспомнил о нас и захотел лично выразить благодарность за хорошую работу на ВПУ. Тогда и послали посыльного в роту. Когда пришли Таня с Кирой, Ротмистров удивился: – А где же третья девушка? Вас же трое было. Девчонки стоят, мнутся, не знают, что сказать, чтобы и меня не подвести и командование не ввести в заблуждение. Ротмистров настаивает: – Почему она приказ не выполняет? Больна она что ли? Отвечайте! Татьяна собралась с духом и сказала, что я на гауптвахте. Ротмистров говорит Рязанову: – Как тебе не стыдно, Василий Георгиевич?! Девчонки только с передовой, а ты их под арест. Они же награды заслуживают, а ты их в тюрьму.
Кто-то из девчонок попытался сказать, что я вовсе не в тюрьме, но Ротмистров показал рукой, что он еще не кончил и продолжал, улыбаясь: – Надо быть снисходительным к своим героям. Она, наверное, и не виновата ни в чем. Прости ее, Василий Георгиевич…
Рязанов приказал привести меня. Мне вернули ремень. Я быстро, как могла, привела себя в порядок. Попыталась отмыть руки от картофельной шелухи, поправила по возможности форму одежды и пришла в штаб. Меня спросили, за что я очутилась под арестом. Поругали за нарушение дисциплины. Ротмистров стал уговаривать Рязанова освободить меня. Мне оставалось еще дня три отсидеть на губе, и Рязанов снял это наказание, сказав, чтобы впредь ничего подобного не повторялось, что теперь в случае проступка я буду наказана вдвойне.
Ротмистров стал нас расспрашивать: откуда мы родом, что делали до войны, как очутились в армии. На войне очень часто хочется спокойного, лишенного всяких тревог, забот и опасностей, тянет к довоенному прошлому, представляющемуся светлым, радостным и безоблачным.
Не знаю, насколько свободно мы себя чувствовали и искренне рассказывали, – маршальские звезды все же смущали, но было приятно, что нами просто по-человечески интересуются такие выдающиеся люди. Радость живого непосредственного общения все-таки огромная ценность в любой обстановке. Тем более она была важна для нас, юных девчонок. Мы говорили, перебивая друг друга, а маршал и генерал внимательно слушали, улыбаясь, кивая головой, чтобы мы продолжали, и задавали новые вопросы.
Потом Ротмистров стал хвалить нашу работу. Он говорил, что танкисты очень довольны ей, что мы очень помогли успешным боевым действиям непрерывным поддерживанием бесперебойной связи, что нас можно ставить в пример, и чтобы так же образцово мы служили и дальше. Он утверждал, что наши четкие действия сыграли важную роль в овладении населенным пунктом еще до Днепра, и только благодаря нам танкисты вместе с летчиками уничтожили много вражеской техники и прорвали оборону. Ротмистров был очень доволен летчиками, уверял, что победы танкистов достигнуты во многом благодаря участию в них нашего корпуса, что Рязанову он обязан столь многим, что и не знает, как его благодарить. Рязанов посмеивался и пытался остановить поток похвал. Но это не так-то легко было сделать. Ротмистров сказал, что в блестящей работе корпуса и наша заслуга. Больше никогда Ротмистрова я не видела, но сохранила память о нем не только как о талантливейшем полководце и крупном военачальнике, но и как о хорошем, добром человеке».
