Я их ненавидела. Точнее, ненавидела бы, если бы бесформенная тьма не окутывала меня, приглушая ненависть до тусклой неприязни.

Над толпой пронеслось звонкое «дзинь-дзинь-дзинь», и все разом повернули головы, как красиво причесанные марионетки. Мистер Локк стоял под самой большой люстрой и стучал десертной ложечкой по своему кубку, требуя внимания. Не то чтобы это было необходимо: на него и так всегда смотрели и слушали его, будто он генерировал собственное магнитное поле.

Оркестр умолк посреди менуэта. Локк вскинул руки в добродушном приветственном жесте.

– Дамы, господа, достопочтенные члены Общества, позвольте мне для начала поблагодарить вас за то, что вы пришли и выпили все мое лучшее шампанское. – Раздался смех, подгоняемый золотистыми пузырьками. – Разумеется, мы собрались здесь, чтобы отметить сорок восьмой день рождения Археологического общества Новой Англии, маленькой группы ученых-любителей, которые – уж простите мне эти самонадеянные слова – делают все, чтобы внести свой вклад в благородное дело развития человеческого знания. – Покорный всплеск аплодисментов. – Но у нас есть и другой, гораздо более значительный повод для праздника: прогресс самого человечества. Поскольку, вне всякого сомнения, собравшиеся здесь люди являются одновременно свидетелями и распорядителями новой эры мира и благосостояния от полюса до полюса. Каждый год мы видим, как идут на спад войны и конфликты, растет производство и процветает порядочность, а цивилизованные правительства берут под свое крыло тех, кому повезло меньше других.

Я слышала все это так много раз, что могла бы произнести остаток этой речи: как труд и самоотверженность таких людей, как они, – богатых, могущественных и белых – улучшили условия жизни всего человечества; как девятнадцатый век был полон хаоса и беспорядка и как двадцатый обещал порядок и стабильность; как смуту искоренят повсеместно – и в нашей стране, и за ее пределами; как дикарям несут свет цивилизации.

Однажды, будучи еще маленькой, я сказала отцу: «Смотри, чтобы дикари на тебя не напали». Он как раз собирался уезжать. В руке у него был потертый саквояж, на ссутуленных плечах висело бесформенное бурое пальто. Отец ответил мне короткой полуулыбкой. «Со мной ничего не случится, – сказал он, – да и нет на самом деле никаких дикарей». Я могла бы возразить, что мистер Локк и несколько тонн приключенческой литературы с ним не согласятся, но промолчала. Он погладил меня по щеке костяшками пальцев и исчез. Уже в который раз.

«А теперь он исчез навсегда». Я закрыла глаза и почувствовала, как холодная темнота еще плотнее обхватывает меня.

В это мгновение я вздрогнула, услышав свое имя.

– …Взять хотя бы мою мисс Январри – вот вам доказательство! – прогремел бодрый голос мистера Локка.

Я резко распахнула веки.

– Она попала в этот дом крошечным свертком, без матери, без гроша за душой; бедная сирота загадочного происхождения. А теперь – только посмотрите на нее!

Они и так уже смотрели. По толпе прокатилась рябь, и лица цвета слоновой кости обратились на меня. Их взгляды, словно пальцы, ощупывали каждый шов и каждую жемчужину. На что он предлагает им посмотреть? У меня по-прежнему не было ни матери, ни гроша за душой. А теперь еще и отца.

Я вжалась спиной в деревянную обшивку стены, мечтая, чтобы все поскорее закончилось, чтобы мистер Локк договорил свою речь, оркестр снова заиграл и все забыли обо мне.

Локк повелительным жестом поманил меня к себе.

– Не стесняйся, девочка моя.

Я не двинулась с места. Мои глаза широко распахнулись от ужаса, а сердце выбивало бешеный ритм: о нет, о нет, о нет. Я представила, как бегу прочь, расталкивая гостей, и вырываюсь на лужайку перед домом.

Но потом я взглянула в сияющее от гордости лицо мистера Локка. Вспомнила тепло его крепких объятий, доброжелательный рокот его голоса, подарки, которые он молча оставлял для меня в Зале фараонов на протяжении стольких лет.

Я сглотнула, оттолкнулась от стены и на ставших вдруг тяжелыми и негнущимися ногах пошла сквозь толпу. Шепот следовал за мной по пятам. Когти Бада чересчур громко клацали по начищенному полу.

Стоило мне приблизиться, и мистер Локк положил руку мне на плечо и прижал меня к своему боку.

– Вот, полюбуйтесь! Образец благовоспитанности. Доказательство силы положительного влияния. – Он ободряюще тряхнул меня за плечи.

Правда ли, что женщины могут упасть в обморок, или это выдумки из низкосортных викторианских романов и вечерних пятничных кинопоказов? Или, может, дамы просто специально подстраивали свой обморок, чтобы хоть ненадолго отложить необходимость слышать, видеть и чувствовать. Я их прекрасно понимала.

– …довольно об этом. Спасибо всем, что потерпели мой стариковский оптимизм и энтузиазм, но, как я слышал, мы собрались здесь, чтобы повеселиться.

Он поднял бокал – свою любимую чашу из полупрозрачного зеленого нефрита. Может, ее привез мой отец? Украл из какой-нибудь гробницы или храма, засыпал опилками и отправил через весь земной шар, чтобы теперь ее сжимала эта квадратная белая рука?

– За мир и благосостояние. За будущее, которое мы построим!

Я осмелилась поднять взгляд на окружавшие нас бледные потные лица. Бокалы сверкали, точно призмы, пропускающие через себя свет люстры, а гул аплодисментов накатил на меня и разбился, как морская волна о берег.

Мистер Локк убрал руку с моего плеча и произнес намного тише:

– Вот умница. Я попрошу тебя явиться к нам в восточную курильную комнату в половине одиннадцатого. Хочу вручить тебе подарок в честь дня рождения. – На слове «нам» он лениво повел пальцем, изображая круг, и я поняла, что вокруг него, словно мотыльки, переодетые в костюмы, собрались члены Общества. В их числе был и мистер Хавермайер, который смотрел на меня, положив руки в кожаных перчатках на трость. На его лице я увидела вежливое выражение отвращения. Ладонью я почувствовала, как шерсть на загривке у Бада встает дыбом. Он издал тихое низкое рычание, напоминавшее глубокое подводное землетрясение.

Я развернулась и бросилась прочь, не разбирая дороги. Я хотела вернуться в наш безопасный укромный уголок, но никак не могла найти его. Толпа клубилась в беспорядочном головокружительном вихре, лица людей скалились на меня, их улыбки казались слишком широкими. Что-то изменилось. Речь Локка вытащила меня в центр внимания, как медлительного слона, которого загоняют на арену цирка. Меня коснулись чьи-то пальцы в перчатках, раздался искристый, заливистый смех. Кто-то потянул меня за обожженные пришпиленные к голове волосы.

Мужской голос прямо над моим ухом:

– Мисс Январри, верно?

Надо мной нависло белое до синевы лицо. Светлые волосы были гладко прилизаны, на рукавах сверкали золотые запонки.

– Что это за имя такое – Январри?

– Мое, – процедила я.

Однажды я спросила отца, почему меня назвали в честь месяца – тем более такого мертвого, промерзшего месяца, как будто на свете не нашлось более обычного имени. «Это хорошее имя», – ответил отец. Я продолжила настаивать, и он добавил: «Твоей маме оно нравилось. Нравился его смысл».

(Только смысла в нем можно даже не искать. Вот что написано в словаре Вебстера: «Январь – первый месяц года, содержит тридцать один день, от лат. Januarius, фр. Janus, в честь древнеримского божества». Как познавательно.)

– Ну-ну, зачем так грубо? Прогуляетесь со мной на улицу? – ухмыльнулся мальчишка.

Я не слишком-то много общалась со своими ровесниками, но прочитала достаточно школьных рассказов, чтобы знать: джентльменам не положено гулять наедине с юными леди жаркими летними ночами. С другой стороны, я ведь и не леди, верно?

– Нет, спасибо, – ответила я.

Он ошеломленно уставился на меня. Это было выражение лица мужчины, который, вероятно, слышал о существовании слова «нет», но сам никогда его не встречал.

Потом он наклонился ближе, протягивая влажную руку к моему локтю.

– Ну же, идем…

Между нами вдруг возник серебряный поднос с шампанским. Низкий голос недоброжелательно произнес: