Но занятия хозяина и служителя неожиданно прерываются шумом шагов в коридоре, – необычным шумом, возвещающим о приходе необычных посетителей. Шаги эти, приближаясь к галерее, слышны все отчетливей, и вот появляются люди, которых на первый взгляд можно принять за участников потешного шествия, отмечающих пятого ноября годовщину Порохового заговора[131].
Два носильщика несут в кресле расслабленного, безобразного старика, а при нем состоит тощая девица, с похожей на маску физиономией, у которой «щека щеку ест», и если бы не ее крепко и вызывающе сжатые губы, могло бы показаться, что эта девица сейчас примется декламировать популярные вирши про те времена, когда заговорщики покушались взорвать Старую Англию. Но вот кресло опускают на пол, а старик в кресле охает:
– Ох, боже мой! Ох ты, господи! Меня всего растрясло! – и добавляет: – Как поживаете, любезный друг, как поживаете?
Тут мистер Джордж узнает в старике почтенного мистера Смоллуида, который выехал проветриться, захватив с собой свою внучку Джуди в качестве телохранительницы.
– Мистер Джордж, любезный друг мой, как поживаете? – говорит дедушка Смоллуид, разжимая правую руку, которой он по дороге стиснул шею одного из носильщиков, да так, что чуть было его не задушил. – Вас не удивляет мой приезд, любезный друг мой?
– Вряд ли я удивился бы больше, появись здесь ваш «друг в Сити», – отвечает мистер Джордж.
– Я очень редко выезжаю из дому, – говорит мистер Смоллуид, тяжело дыша. – Вот уже много месяцев как не выезжал. Хлопотливо это… да и дорого. Но мне так хотелось видеть вас, дорогой мистер Джордж. Как поживаете, сэр?
– Не плохо, – отвечает мистер Джордж. – Надеюсь, и вы тоже.
– Вы должны жить лучше, чем «не плохо», любезный друг, – говорит мистер Смоллуид, хватая его за обе руки. – Я привез свою внучку Джуди. Не мог от нее отвязаться. Ей прямо не терпелось повидаться с вами.
– Хм! Что-то непохоже! – бормочет мистер Джордж.
– И вот мы наняли карету и поставили в нее кресло, а тут у вас за углом меня вынули и перенесли сюда, чтобы я мог повидаться со своим любезным другом в его собственном заведении! Этот вот, – говорит дедушка Смоллуид, указывая на носильщика, который чуть было не погиб от удушения, а теперь уходит, отхаркиваясь, – Этот привез нас сюда. Ему ничего лишнего не полагается. Плата за переноску входит в плату за проезд, – так мы договорились. А этого молодца, – он показывает на другого носильщика, – мы наняли на улице за пинту пива. Она стоит два пенса. Джуди, уплати этому молодцу два пенса. Я не знал наверное, что у вас есть свой служитель, любезный друг; а знал бы, ни за что бы не стал нанимать этого молодца.
Упомянув о Филе, дедушка Смоллуид бросает на него взгляд, исполненный ужаса, и глухо бормочет: «Ох ты, господи! О боже мой!» Впрочем, если судить поверхностно, опасения его имеют некоторые основания, ибо Фил, впервые в жизни увидев это пугало в черной бархатной ермолке, замер на месте с ружьем в руках, и вид у него такой, словно он – меткий стрелок, вознамерившийся подстрелить мистера Смоллуида, как безобразную старую птицу вороньей породы.
– Джуди, – говорит дедушка Смоллуид, – уплати, деточка, этому молодцу два пенса. Дорого берет за такой пустяк.
Упомянутый «молодец», один из тех диковинных экземпляров человеческой плесени, которые внезапно вырастают – в поношенных красных куртках – на западных улицах Лондона и охотно берутся подержать лошадей или сбегать за каретой, – упомянутый молодец без особого восторга получает свои два пенса, подбрасывает монеты в воздух, ловит их и удаляется.
– Дорогой мистер Джордж, – говорит дедушка Смоллуид, – будьте так любезны, помогите Джуди придвинуть меня к огоньку. Я привык сидеть у огонька, – человек я старый, все зябну да мерзну… Ох, боже мой!
Это восклицание неожиданно вырывается у почтенного джентльмена, потому что мистер Сквод, словно нечистый дух из сказки, хватает его вместе с креслом и придвигает вплотную к камину.
– Ох ты, господи! – задыхается мистер Смоллуид. – Ох, боже мой! Ох, злосчастная моя доля! Любезный друг мой, служитель у вас чересчур сильный… чересчур расторопный. Ох, боже мой, до чего расторопный! Джуди, отодвинь меня немножко. А то у меня ноги поджариваются, – в чем убеждаются и носы всех присутствующих, ощущающие запах паленых шерстяных чулок.
Немного отодвинув дедушку от огня, кроткая Джуди встряхивает его, как обычно, и приподнимает черную бархатную ермолку как абажур, закрывшую ему один глаз, после чего мистер Смоллуид повторяет: «Ох, боже мой! Ох ты, господи!», озирается и, встретив взгляд мистера Джорджа, снова протягивает ему обе руки.
– Любезный друг! До чего я счастлив вас видеть! Значит, это и есть ваше заведение? Восхитительный уголок! Прямо картинка! А не случается у вас, чтобы какая-нибудь из этих штук сама собой выстрелила, а, любезный друг? – вопрошает дедушка Смоллуид, очень обеспокоенный.
– Нет, нет. Не бойтесь.
– А ваш служитель? Он… боже мой!., не случается ему нечаянно стрельнуть, ведь нет, любезный друг мой?
– Он в жизни никого пальцем не тронул, только сам себя искалечил, – с улыбкой отвечает мистер Джордж.
– Но все может случиться, знаете ли. Он, как видно, немало навредил самому себе, значит может и другого поранить, – возражает старик. – Нечаянно… а может быть, и нарочно, почем знать? Мистер Джордж, прикажите ему, пожалуйста, бросить свое дьявольское огнестрельное оружие и отойти подальше.
Повинуясь кивку кавалериста, Фил с пустыми руками отходит в дальний конец галереи. Мистер Смоллуид, успокоенный, принимается растирать себе ноги.
– Значит, ваши дела идут хорошо, мистер Джордж? – обращается он к кавалеристу, который стоит прямо против него, расставив ноги и с палашом в руках. – Преуспеваете, благодарение богу?
Мистер Джордж холодно кивает и говорит:
– Продолжайте. Не затем вы сюда явились, чтобы сказать мне это; знаю я вас.
– Ну и шутник же вы, мистер Джордж, – отзывается почтенный дедушка. – С вами не соскучишься!
– Ха-ха! Продолжайте! – говорит мистер Джордж.
– Любезный друг!.. До чего эта ваша сабля острая; и блестит ужасно. Как бы случайно кого-нибудь не порезала. Меня прямо дрожь берет, мистер Джордж… Будь он проклят, – говорит достойный старец, обращаясь к Джуди, когда кавалерист отходит на два-три шага в сторону, чтобы положить палаш на место. – Ведь он мне деньги должен – чего доброго, еще вздумает свести со мной счеты в этом разбойничьем вертепе. Вот бы притащить сюда твою зловредную бабушку, – он бы ей отбрил голову долой.
Мистер Джордж возвращается и, скрестив руки, смотрит сверху вниз на старика, сползающего все ниже и ниже в своем кресле, и, наконец, говорит:
– Ну, теперь начнем!
– Хо! – кричит мистер Смоллуид, потирая руки с хитрым кудахтающим смешком. – Да. Теперь начнем. Но что же мы теперь начнем, любезный друг?
– Курить трубку, – отвечает мистер Джордж и, невозмутимо придвинув свой стул к камину, берет с его решетки трубку, набивает ее, разжигает и спокойно начинает курить.
Это весьма смущает мистера Смоллуида, которому так трудно перейти к цели своего визита, какая б она ни была, что он приходит в бешенство и украдкой в бессильной злобе загребает когтями воздух, обуреваемый страстным желанием расцарапать и разодрать лицо мистеру Джорджу. А когти у достойного старца длинные и твердые, как свинец, руки тощие и жилистые, глаза зеленые и слезящиеся, и, хуже того, – загребая когтями воздух, он совсем съеживается в кресле и превращается в бесформенный узел тряпья, приобретая вид столь жуткий даже для привычных глаз Джуди, что эта юная дева налетает на дедушку и так его трясет в пылу не одной лишь родственной любви, но и кое-каких других чувств, так разминает, так тычет кулаком в различные части его тела и особенно, выражаясь термином, принятым в науке самозашиты, «под ложечку», что в горестном расстройстве своем он невольно начинает издавать звуки, похожие на стук трамбовки.
