Она стала убирать комнату, а мальчик лежал, глядел на нее и думал. Большие синие глаза его были мечтательны, а личико выражало грусть и ожидание.
— Папа не вернулся еще? — тихо спросил он и зевнул.
— Если бы вернулся, пришел бы к тебе, — сказала няня.
Она потушила лампу и вышла, тихо стукнув за собою дверью.
«Светлый ангел явился пастухам и сказал им: „Не бойтесь! Я возвещаю вам великую радость: родился Спаситель, Который есть Христос Господь“. Пастухи обрадовались, потом явилось еще множество ангелов, и они пели всю ночь».
Боря припоминал рассказ о рождении Христа, и маленькая душа его исполнялась умиления и непонятной, смутной тоски.
— Как это, должно быть, было красиво и радостно, когда пели ангелы, а теперь они уже не поют, или их не слышно, потому что наверху, над головой, квартира присяжного поверенного, а на улице предпраздничная суматоха, и люди не прислушиваются, а все бегут куда-то или едут, и у всех свое спешное дело, своя личная забота. А как бы хорошо было послушать ангелов!
Боря мечтал, а глаза его невольно смыкались, и мысли становились все туманнее и сбивчивее.
Вдруг мягкий, ровный свет озарил комнату. Мальчик встрепенулся и приподнялся на постели. Ни свечи, ни лампы в детской не горело, а свет разливался — голубоватый, ласкающий.
— Что это? — спросил мальчик, удивленный и обрадованный.
— Это я! — сказал тихий, серебристый голос, и над кроватью ребенка склонилась легкая светлая тень и словно обвеяла мальчика нежной, но властной лаской.
— Мама! — задыхаясь от волнения, прошептал мальчик.
— Да, это я! — продолжал голос. — Милый! Я пришла за тобой. Ты тосковал… Ты хотел слышать, как поют ангелы.
— Здесь нельзя слышать, — сказал ребенок и протянул ручки.
— Я унесу тебя с собой… Ты поймешь, ты услышишь, — нежно говорил голос.
— Куда, мама? В поле? К пастухам?
— Ты поймешь, ты услышишь, — звенел голос.
И вдруг ласковые объятия сильнее охватили его, голова закружилась от незнакомого сильного ощущения и один миг ему показалось, что неведомая сила подняла его и помчала куда-то с невероятной быстротой.
Когда он очнулся, он стоял на полу.
Кругом, в тусклом освещении маленькой коптящей лампы чернели тесные стены избы; на скамье у стола сидела худая, бледная женщина и кормила ребенка грудью. Ребенок жадно сосал, но вдруг отворачивался, жалобно плакал и опять, с новой энергией, принимался теребить грудь. Мать глядела на него большими глазами, в которых как бы замерло отчаяние, и шептала что-то пересохшими губами. В углу, под образами, сидел муж женщины. Он горбился, упирался руками о колени, и из груди его вылетали странные, хрипящие звуки, похожие на беспрерывный кашель. На полу и на другой лавке лежали еще взрослые и дети и не то спали, не то томились каким-то непонятным страданием.
«Зачем я здесь? — думал мальчик. — Мама принесла меня сюда и оставила». Он пристально вгляделся в кормящую женщину и узнал ее.
— Да ведь это Дарья! — решил он. — Дарья, которая ходила к нам стирать, когда мы летом жили в Михайловке, и ее муж Антон. Вот он и горбится также и кашляет. Он прежде был у нас садовником, а потом заболел и ушел. Пожалуй, здесь и Миколка есть… Сын у них Миколка… Няня еще всегда гнала его, потому что он грязный ходил и ругаться меня учил.
Боря с любопытством оглянулся и узнал теперь избу. Он вспомнил, как не один раз забегал сюда с Миколкой и как няня и мама, которая тогда была еще жива, сердились на него, когда узнавали об этом.
Должно быть, Антон страдал, потому что кашель его перешел в стон, и он, сидя, раскачивался, как бы стараясь унять невыносимую боль. Ребенок плакал. Тогда Дарья поднялась, достала с полки соску, обтерла ее рукой и сунула в рот младенцу.
— Нет у меня молока! Нет ни капли, — глухо сказала она и стала укачивать плачущего ребенка на руках.
Боря услыхал ее жалобу и удивился.
«Ребенок голодный!» — с глубокой жалостью подумал он и сейчас же опять припомнил, что они очень бедны. Припомнил он также, что Иосиф и Мария были тоже бедны…
— Миколка! — прохрипел Антон. — Миколка! Подай мне испить!
Один из сидящих поднялся, ушел в угол и вернулся с ковшом воды.
— И Миколка есть, — обрадовался Боря.
Но он едва узнал своего товарища. Это был бледный, истощенный мальчик, и у него, казалось, едва хватало сил исполнить приказание отца. Он поставил ковш на стол и опять устало повалился на пол.
«Что же это? Отчего он такой?» — подумал мальчик.
И видя, что никто не обращает на него внимания, незаметно пробрался в тот угол, куда лег Миколка.
— Здравствуй! — сказал он тихо. — Ты узнаешь меня? Меня принесла сюда мама, чтоб слышать, как будут петь ангелы. Моя мама у Бога: она умерла.
— Здравствуй! — тихо ответил Миколка.
— Ты что же? Болен? — спросил Боря.
— Я голоден, — сказал Миколка, — у нас у всех нечего есть.
— А ты поешь хлеба, — посоветовал Боря.
— У нас нет хлеба, — сказал Миколка.
— Неприятно, когда хочется есть? — спросил Боря.
Товарищ не ответил и только поглядел на него глазами, полными страдания.
— Махоньких больше жалко, — наконец сказал он.
Боря задумался.
— Если у вас нет, надо взять у тех, у кого есть, — сказал он. — Как же так можно!
Миколка задумчиво уставился в потолок.
— Я просил, — сказал он. — Праздник теперь, кому до нас дело! Всякому до себя.
Боря сидел на полу, близко к изголовью приятеля и вертел в руках кончик своего шелкового галстука.
— Подожди! — сказал он вдруг, и его личико радостно вспыхнуло. — У меня есть в карманах леденцы! Хочешь? Ешь. А уж я не буду.
Миколка встрепенулся, глаза его блеснули радостью, и рука быстро протянулась к мальчику.
— На, бери! — радостно сказал Боря, выворачивая свои карманы. Леденцы посыпались на пол, а Миколка жадно подбирал их и зажимал в своей грязной, худой руке.
Вдруг лицо его выразило острое страдание.
— Нет, — глухо сказал он, — уж я как-нибудь. Пусть уж едят махонькие. Пуще всего их жалко. А уж я как-нибудь.
Он разжал руку, и на глазах его показались слезы.
— Миколка! — чуть не вскрикнул Боря, Миколка, не плачь! Ты отдай, а я принесу еще!.. Я и хлеба принесу и денег. У меня свои деньги есть. Я на часы себе копил. Да я уж не хочу часов… Я тебе отдам, чтобы ты не плакал. Подожди, Миколка, ты подожди…
Он вытянул ноги на полу и стал быстро, нервно шарить в карманах.
— Ты подожди, ты не плачь, — повторял он, напряженный и взволнованный. И вдруг, громко, радостно вскрикнул:
— Здесь деньги, здесь, со мной! Мне еще папа сегодня подарил. Я все часы просил. Не хочу часов! Бери себе все, все!
Миколка робко, недоверчиво глядел на маленький плюшевый кошелек.
— А ты-то? Как же? — спросил он чуть слышно.
— Не хочу! — крикнул Боря. — Зачем мне часы?
Он закрыл лицо руками и заплакал, заплакал от стыда, от жалости, от радости, которая в эту минуту причиняла ему невыносимую боль.
Миколка поднялся.
— Послушай, — возбужденно сказал он. — Может быть, где-нибудь еще и не спят. Я пойду и попрошу за деньги хлеба и молока, а ты останься, и если тятька или мамка позовут — послужи им.
— Как ты пойдешь! — ужаснулся Боря. — На дворе снег, а у тебя нет сапог.
— Я духом, — улыбнулся Миколка.
— Нет, нельзя. Мои сапоги тебе впору, надень их и иди.
— Рассерчает на меня твоя нянька! — улыбаясь, сказал мальчик. — Но он взял сапоги, надел их и незаметно проскользнул к двери.
— Господи! — молился Боря, — Господи! Только бы ему удалось найти хлеба и молока!
— Миколка! — послышался слабый женский голос. — Покачай, родимый, зыбку. Смерть моя, моченьки нет!
Боря вскочил и бросился на зов. Ребенок жалобно плакал в люльке, а Дарья уронила голову на стол и лежала неподвижная, точно нашла, наконец, то положение, в котором сердце ее не ныло от горя, а тело не чувствовало ни болезни ни голода.
