В класс залетел воробей. Стояла теплая ранняя осень, и фрамуги на окнах были открыты. Глупая птица, видимо, задумалась о чем-то, если, конечно, она способна думать, или просто плохо видела, или даже была пьяна. А почему бы нет? Чижик ведь пил водку на Фонтанке. Может, и этот воробей налакался чего-нибудь, а теперь, будучи подшофе, влетел в приветливо открытую фрамугу и со всего размаху угодил прямо в Льва Николаевича. То есть, в Толстого. Не самого, конечно, а в его портрет. Отскочив, словно теннисный мячик, воробей на мгновение замер, уставился на того, кого он только что так бесцеремонно боднул, и, видимо, не выдержав сурового взгляда классика, отчаянно метнулся назад к окну. Встретив на пути препятствие в виде стекла, воробей опешил и, уже ничего не соображая, стал метаться по классу как ошпаренный.

Что тут началось! Дети… Нет, конечно, уже не дети. Кто из них позволит называть себя ребенком? В девятом классе они уже подростки, хотя им больше нравится называть себя тинэйджерами. Не юношами и девушками, а именно этим забавным словечком, пришедшим к нам из-за океана вместе с голливудским кино и глянцевыми журналами. Благодаря подрастающему поколению этот сочный термин быстро внедрился в молодежный, а потом уже и в общий лексикон на правах полноценного заимствованного слова. И пусть оно еще не попало в словари, по крайней мере наиболее распространенные, вряд ли сейчас можно встретить человека, даже преклонного возраста, который не знает, что такое тинэйджер. Во всяком случае, в крупных городах. Тем не менее «подросток» все же звучит роднее, и Лев Николаевич наверняка бы одобрил использование именно этого слова.

Итак, подростки тут же вскочили с мест, радуясь внезапно появившейся возможности отвлечься от скучных учебников и надоевших тетрадей. Девчонки завизжали, мальчишки заулюлюкали. Кто-то сразу полез на парту, отчаянно размахивая руками. Бедная птица мгновенно растеряла остатки своих скудных воробьиных мыслей. Да и какие тут могут быть мысли? При виде трех десятков совершенно очумевших двуногих существ воробья охватил такой ужас, что он зажмурился и начал тупо кружить по одной и той же траектории.

Дверь приоткрылась, и в класс вошел Олег Кукин. Маленького роста, худой, с бледным лицом и слегка затуманенным взглядом, он посмотрел наверх, приложив козырьком ко лбу ладонь с пожелтевшими от чрезмерного курения пальцами. Десять минут назад Олег отпросился в туалет, где заодно не преминул выкурить очередную сигарету, несмотря на то что в школе существует строжайший запрет на курение. Но для таких людей, как Олег, любые правила придумываются исключительно с одной целью – чтобы их нарушать. Что он постоянно и демонстрировал, весьма наглядно и бесцеремонно.

Быстро оценив обстановку, Олег громко свистнул, чем заставил весь класс на мгновение отвлечься от отчаянно кружащего воробья, которого, казалось, сейчас уже стошнит. Воспользовавшись заминкой, Олег буквально вспорхнул на парту и, раскрутив, будто пращу, полупустой рюкзак, успел слегка задеть пролетавшую мимо птицу. Легкий толчок рюкзаком придал нужное направление, и воробей, перекувырнувшись два раза через голову, благополучно вылетел в открытую фрамугу. Вздох облегчения пронесся по рядам, а через мгновение наступившую тишину разорвал шквал аплодисментов.

Оксана Филипповна, учитель русского языка и литературы, женщина не молодая, но и не старая, с прибранными в объемный пучок белыми крашеными волосами, все это время стояла, испуганно прижавшись к доске. Толстые стекла больших круглых очков запотели от напряжения, а лицо, ставшее поначалу бледным, покрылось яркими красными пятнами. После того как Олег таким не совсем обычным способом вызволил птичку из неожиданного заточения, Оксана Филипповна машинально поправила прическу, одернула и без того длинную юбку и села за учительский стол. Однако, бросив взгляд на лежавший перед ней раскрытый классный журнал, она вскрикнула и вновь подскочила. Конечно, бедный воробей не виноват – он просто был очень напуган. А со страху мало ли что может приключиться! Вот и с ним оказия случилась. Видимо, пролетая в очередной раз над учительским столом, не удержался и оставил о себе память в виде бело-серой кляксы, аккурат посередине страницы журнала, той самой, где Оксана Филипповна намеревалась записать тему урока.

Она еще некоторое время смотрела на это безобразие, состроив брезгливую гримасу и отчаянно моргая кажущимися из-за очков еще более длинными ресницами, но потом резко захлопнула журнал и окинула суровым взглядом вмиг притихший класс.

– Всем сесть на место! – скомандовала Оксана Филипповна. – Кукин, – обратилась она к Олегу, – ты где так долго пропадал?

– Ну, Оксана Филипповна, – скривился Олег, поднимаясь, – я что, при всех должен рассказывать?

– Подойди-ка сюда! Дыхни! Та-ак! Курил?

– Нет, – не моргнув, соврал Олег.

– Ты что, будешь мне голову морочить?! – взвилась Оксана Филипповна. – Ты за кого меня принимаешь? – Она негодующе топнула ногой. – Это тебе не цирк-шапито, а я не клоун! Если тебе нравится разыгрывать из себя шута горохового, пожалуйста, но здесь ты этим безобразием заниматься не будешь! Вон из класса! Отправляйся к завучу! И без допуска к урокам можешь не появляться.

Дождавшись, пока Олег не спеша покинет кабинет, учительница с облегчением выдохнула и вновь обратилась к классу:

– Итак, тема сегодняшнего урока…

На следующий день Олег как ни в чем не бывало появился в школе, причем к самому началу занятий, что случалось с ним довольно редко. Первым был урок русского языка. Оксана Филипповна благополучно успела забыть о вчерашнем инциденте и о том, что отправила Олега к завучу. Она лишь отметила про себя, что сегодня этот сорванец, как ни странно, явился на урок без опоздания.

Когда на перемене Глеб Семенов забежал в туалет исключительно для того, чтобы воспользоваться этим заведением по прямому назначению, он натолкнулся на Олега, беспечно потягивающего сигарету в крайней кабинке, у окна. Его нисколько не смущало, что убогая вентиляция не справляется с дымом и тот благополучно проникает сквозь дверь в коридор. Рано или поздно, кто-нибудь из учителей унюхает запах табака, и тогда мало не покажется.

– Глюк, ты бы хоть окно открыл, – сказал Глеб.

– Тебе надо, ты и открывай, – буркнул Олег, который уже давно отзывался на прозвище «Глюк», поскольку курил чуть ли не с первого класса и вид имел соответствующий.

Глеб помедлил немного и все же распахнул окно. Свежий ветерок весело ворвался в помещение и разметал висевшие в воздухе клубы сизого дыма.

– О, Батон, ты что, куришь? – удивленно спросил Илья Пятаков, по прозвищу Пятак, протащив свое объемное тело между заболтавшимися у входа в туалет восьмиклассниками.

Глеба прозвали «Батоном» еще в детском саду. Виной тому было его необычное имя, которое у детей неизменно ассоциировалось с хлебом, что вполне объяснимо с фонетической точки зрения, и поначалу все называли его «Хлеб», причем многие малыши искренне верили, что это и есть его настоящее имя. Позже «Хлеб» постепенно превратился в «Батон».

– Что я, дурак, что ли? – фыркнул Глеб, застегивая ширинку.

– А, это Глюк, – сообразил Илья.

– Тоже хочешь дернуть? – насмешливо прохрипел из угла Олег.

– Нет уж, спасибочки, дергай сам.

– Не хочешь, как хочешь. Цыпа, а ты не желаешь? – выглядывая из-за перегородки, спросил Олег только что присоединившегося к ним Яшу Цыпкина.

– Цыпа тоже не курит, забыл? – ответил за Яшу Глеб.

– А ты чего лезешь? Я тебя, что ли, спрашиваю? «Не курит», – передразнил Глюк и, громко харкнув, сплюнул мимо унитаза. – Может, раньше Цыпа не курил, а сегодня, может, уже и курит.

– С какого перепугу?

– А с такого! Возьми, к примеру, меня. Вчера я был один, а сегодня уже другой. Вчера всякая зараза могла до меня докопаться, а сегодня мне все по фигу.